Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

Ты больше не услышишь, как он фальшиво, а оттого безумно смешно напевает что-то в ванной, особенно по вечерам. Вы оба любите вечера, гораздо больше, чем утро, начало дня. Вы оба совы. И здесь вы совпали. Вы оба не выносите духоты, и это облегчает ситуацию — в любую погоду вы спите с открытым окном. Но вам не страшно — если вдруг вы замерзнете, то тут же прижметесь друг к другу. А может, вы специально устраивали ледник в квартире? Чтобы покрепче друг к другу прижаться? С вас сталось бы! Вы оба любите дождь.

И разговоры перед сном — да пусть не разговоры, а просто обмен репликами, немножечко сплетни. А что тут такого? Вы давно одно целое, один человек. Да вы можете и не разговаривать — просто смотреть друг на друга и все понимать. Сколько раз это было!

Почему? Почему, господи? Когда только-только появилась возможность немного расслабиться? Чуть-чуть выдохнуть? Когда, слава богу, как-то устроились, попривыкли и обжились. Обзавелись наконец своим домом. Хотя каким там домом — смешно: квартирка из двух комнат, тридцать два метра. Спаленка в шесть метров — полуторная кровать и крохотная тумбочка под лампу и книги. Но это была их первая собственная спальня. И кухонька — точнее, прилавок с малюсенькой, на две чашки, мойкой и одноконфорочной плиткой. Холодильничек, встроенный в стену, для экономии места. Но спасибо, что так — по крайней мере можно что-то приготовить на своей кухне. Духовки, конечно, не было — пирог не испечь, а вот блины — пожалуйста! Мишка так любил блины — со сметаной, вареньем, медом. Правда, в такой кубатуре от кухонных запахов было не скрыться. Они витали и в гостиной, и в спаленке — да везде. Но это не раздражало — наоборот! Запах еды — запах дома.

А ванная? Зайти только боком. Слава богу, они оба худые, не страшно. И никакой, разумеется, ванны — душ под занавеской и дырка для слива в полу. Напротив — максимум сорок сантиметров — унитаз, стоящий наискосок, иначе не влез бы. Да и бог с ним, с унитазом! Зато они смогли купить свою собственную квартиру. Кира, если честно, не верила ни минуты — откуда квартира? Копить они не умеют. Цены — ого-го! Сбережений никаких. Откуда, господи? Смешно. Мишка страдал, она его утешала. Всегда утешала. Все правильно — жена должна утешать. Хорошая жена. А она была хорошей женой. Но квартира появилась — когда не стало родителей.

Как смогли, они ее обустроили. Получилось уютно. Она открывала дверь и замирала от восторга и счастья — какая же красота! Конечно, смешно — все маленькое, как под лилипутов. Но никакого лишнего барахла. Хотя нет, лишним было то, что оставил прежний хозяин, но выкинуть это они не смогли — антик, старина, красота. Собственным барахлом за жизнь обрасти не успели — по съемным мотаться с вещами? Глупо. Да и вещизмом они не страдали — все эти вазочки, салфетки, картинки им были до фонаря. Но на новоселье кое-что Кира все же купила — например, сервиз. Молодцы те, кто придумал сервиз на четыре персоны! Не на двенадцать или двадцать четыре, а на четыре — четыре суповые тарелки, четыре под второе. Четыре десертные — дома, в России, они назывались, кажется, пирожковыми. Четыре чашки с блюдцами и даже блюдо — под фрукты или под торт. Салатник — ого! Пригодится. И даже сахарница и заварочный чайник! А, каково? Вспомнила, как нашла это «гороховое» чудо, и руки затряслись: хочу! А рисунок? Темно-зеленый, почти в изумрудный, фон и крупные серебристые горошины — красота! Да и цена подходила вполне — рождественская распродажа. Кира тащила эту коробку и мечтала, как расставит все это. Пришлось под сервиз прикупить еще колонку, узкую, угловую — снова для экономии места. Сервиз разместился, конечно, но еще оставались две пустые полки. Вот туда она и поставила дорогие сердцу вещицы, привезенные из Москвы после маминого ухода: фигурку китаянки в национальном платье и с высокой прической — мамину любимую, пятидесятых годов. И мамину же вазочку — шершавую, нежно-салатовую, с белым барельефом — Вербилки, бисквит. Потом прочла, что это наш Веджвуд, технологии те же.

Коврик еще купила под журнальный столик. Не удержалась и прикупила парочку эстампов на стену — Париж, сумерки. Париж, дождь и фигуры размыты. Париж, туман. И тоже все нечетко, размыто. Поняла — любит смазанное, расплывчатое, пастельных тонов. Да и не очень понятное — завуалированное. Четкие линии и яркие цвета ее утомляли — в Пушкинском, например, зарябило перед полотнами Гогена. Поняла: не ее художник талантливый и прекрасный Гоген. А вот Писсаро и Моне — ее.