Роберт Ибатуллин: Демаскировка

— Ваше… — Голос, как обычно, подвёл его. Гренцлин заговорил громче: — Ваше королевское величество…

— Примите мою благодарность, инвестигатор, — произнёс король тихо, без выражения. — Вы заслужили её как никто другой. Я внимательно прочёл ваш отчёт. Расследование проведено не только блестяще, но и в высшей степени политически тактично. — (Гренцлин не мог понять, кроется ли упрёк за этой похвалой). — Вы избегаете однозначных выводов, но склоняетесь к тому, что виноваты не алмеханики, а арродисты? Что это они изменили прескрипт?

— Именно так, ваше величество. Я выяснил, что незадолго до смерти Арродес скрывался в монастыре святого Ирмерия. Один из помогавших ему монахов — бывший ученик Гильдии. Когда машина пришла в монастырь по следам Арродеса, то обратилась к этому монаху за мелким ремонтом, и он, злоупотребив её доверием…

— Да-да, я дочитал до этого места. Расследование будет стоить вам жизни, не так ли?

Гренцлин снова поклонился.

— Высшее счастие для меня — отдать жизнь на службе вашему величеству.

— Мне сказали, что врачи дают вам около месяца. Сильно страдаете?

— Опиум пока помогает, ваше величество.

— На что-то ещё надеетесь?

— Разве только на чудо, ваше величество.

— Знаете, как сказал один сочинитель: ещё не прошло время жестоких чудес, — загадочно выразился король. — Разумеется, казна покроет все расходы на лечение, и это меньшее, что я могу для вас сделать. Держитесь. Даю слово, что память о вас будет увековечена. Не смею более задерживать.

Вратислав Третий протянул руку для прощального поцелуя.

Лил дождь. С улицы донёсся окрик кучера, скрип рессор, плеск копыт и колёс по лужам. Карета остановилась под окном. Кто-то приехал в эту гостиницу. Может быть, и к нему в гости. Гренцлин был одним из немногих постояльцев «Бархатного Приюта». Мало кто решался жить рядом с ним — умирающим, да к тому же от люции, неведомого злого духа алмеханических волшебных машин. С него поэтому брали втридорога, но казна платила, а Гренцлину было всё равно.

Он лежал в липкой от пота постели и тупо смотрел в белый потолок, разлинованный чёрными балками. Ночная доза в тридцать капель ещё действовала, боль в животе почти не ощущалась. Что ж, вот он и прожил ещё одну ночь. Назло врачам он живёт уже пятый месяц. Может быть, ему даже стало лучше, он почти перестал кашлять кровью, но не стоит надеяться на чудо — ведь у него уже не раз бывали временные улучшения, а потом снова наступал ад… Ему было уже почти всё равно, выздороветь или умереть. Лишь бы всё это наконец прекратилось.

В дверь просунулась смущённая физиономия гостиничного слуги.

— К вам дама, сударь. Из благородных…

Севенна?! Господи, неужели? Гренцлин уже перестал надеяться увидеть её. Он задвинул ногой горшок под кровать, пригладил грязные поредевшие волосы, натянул на грудь одеяло.

— Проси!

Да, Севенна. Она вошла, еле протиснув юбки в узкую дверь, в дорожном замшевом казакине и шляпке с остро заломленным пером. Что-то в ней неуловимо изменилось. В улыбке, взгляде, румянце на щеках будто стало больше юности, в движениях — больше свободы… но духи всё так же пахли мятой, и всё так же выбивался из-под шляпки непокорный локон. Это была она, всё такая же нежная, прекрасная, недоступная… Увидев Гренцлина, Севенна не смогла сдержаться — на миг её лицо исказилось ужасом и жалостью. Но она заставила себя приветливо улыбнуться.

— Рада вас видеть, господин Гренцлин. Но как жаль, что при таких обстоятельствах!

— Ваша милость…

— Умоляю, молчите, если вам трудно говорить. Я пришла выразить благодарность и величайшую признательность… — Она приложила унизанную перстнями руку к своему сердцу. — Господин Гренцлин, я обязана вам всем. Я знаю, что вы пожертвовали жизнью, чтобы вернуть мне память. Я чувствую себя безмерно виноватой. Я не заслужила такой жертвы с вашей стороны. Я не знаю, чем смогу вас отблагодарить.

У Гренцлина потекли слёзы. Счастье. Острейшее счастье, равного которому он не испытывал никогда в жизни. Видеть её, слышать от неё такие слова… Он даже не мечтал о таком, даже не смел мечтать. Он хотел сказать, что её благодарность и есть высшая награда, что теперь он умрёт счастливым, но горло сдавил спазм…

— Знаете, мои родители были против, — продолжала Севенна. — Из-за детей. Ведь я теперь не смогу их иметь. Поэтому я колебалась. Но господин барон так настаивал… и я решила, что правильнее будет поступить по воле мужа. Ведь я была такой безвольной, такой пустой, безо всяких собственных побуждений… Вспоминаю себя тогдашнюю и ужасаюсь: как я жила? Будто какая-то пелена затягивала ум… Я тогда согласилась только чтобы угодить господину барону. Но не сомневайтесь, я и сейчас поступила бы так же. Я ни о чём не жалею. Да, я кое-что потеряла. Зато нашла себя. Вновь стала сама собой.