Александр Кулагин - Призрак Проклятой Башни

Окончательно убедившись, что кроме них в здании нет ни единой живой души, Блэйк Доброхот первым делом затворил шатающиеся створки дверей и, ухватив лежащий на полу небольшой деревянный брусок, продел его меж дверных ручек, дабы предотвратить дальнейшее болтание. Затем он снял свою примечательную шляпу, бережно встряхнул её, рассеяв вокруг себя целый фонтан мелких брызг, и заметил:

- Тут вообще-то недалече мельница имеется. Мельник мне приятель, так что мы могли бы в принципе на постой к нему завалиться. Только вот, боюсь, пока мы до него дотопаем, нас не то что до нитки промочит - нас вовсе в реку с концами смоет! Да и местные не шибко таких гостей любят, которые посередь ночи заваливаются. До рассвета всего ничего. По мне так эту ночь лучше здесь перекантоваться. Ты как? Не против, святой отец?

- Что ж. Если Господу было угодно, чтобы на нашем пути возникло это скромное пристанище и мы провели в нём ночь, значит так тому и быть. На всё воля божья, - благочестиво ответил монах, снимая и выжимая отяжелевший от влаги плащ.

Должно быть, охотник и впрямь сильно любил свою шляпу. Ещё несколько раз встряхнув и обдув её со всех сторон, он осторожно смахнул прилипшую к краю поля соринку, после чего аккуратно положил головной убор на пустой бочонок, напоследок любовно поправив размахрившееся перо. Затем он снял плащ и повесил его на прислонённую к стене балку, хорошенько расправив складки, чтобы вода лучше стекала с материи. Странный монах предпочёл остаться в сырой одежде. Он даже не стал вешать сушиться свой плащ, но, лишь слегка отжав, тут же вновь накинул его обратно себе на плечи.

У меня возникла было мысль, что мне, пожалуй, полагалось бы припугнуть путников. Однако я отмахнулся от неё. Во-первых, мои нынешние гости, кажется, не имели намерений всерьёз заниматься поисками "легендарного графского клада". А во-вторых, мне попросту было лень. Я и без того до сих пор ощущал немалую усталость после недавнего случая с детьми мельника и их друзьями. В тот раз я истратил слишком много своей эмоциональной энергии и пока что не успел окончательно восстановиться. С годами каждая подобная встряска всё более изнуряла меня, оставляя длительное тягостное ощущение потери сил. Так что, немного поразмыслив, я в итоге решил не предпринимать никаких действий. Пускай сидят, коли им охота. Не выгонять же их под дождь в самом деле. Да и мне в кой-то веки будет хоть какая-то компания.

Чуть погодя путники извлекли из своих карманов и вещевых мешков провизию. Моим глазам предстали упаковка походных галет, кусок вяленой говядины, пара яблок, три кукурузные лепёшки, несколько варёных яиц, соль и краюха слегка подмокшего чёрного хлеба. Всё это, за исключением последнего, принадлежало Доброхоту. У монаха, по-видимому, ничего, кроме хлеба, при себе не имелось, поэтому он преимущественно угощался тем, чем его потчевал щедрый охотник. Я почувствовал, как у меня потекли призрачные слюни, а желудок издал такое громкое и жалобное урчание, что его, казалось, могли бы услышать даже уши смертных. До чего же мне хотелось сейчас разделить с этими людьми их трапезу! Я буквально изнывал от голода и зависти. Вот уже сто лет, как у меня самого во рту не было маковой росинки. И вовсе даже не в переносном смысле.

В течение всего того времени, пока путники молча наслаждались своим незамысловатым ужином, я висел рядом и неотрывно следил за ними, провожая голодным жадным взглядом каждый отправляемый в рот кусок.

- На костерке бы подогреть! - с сожалением заметил Доброхот, глядя на лепёшку. - Да и самим заодно пообогреться. Но лучше не надо...

Он поёжился и не стал объяснять почему. Я ухмыльнулся. Правильно, лучше не надо! После того памятного пожара, что погубил мой замечательный дом в готическом стиле, я не особенно люблю, когда у меня под боком разводят костры. И местные жители об этом прекрасно осведомлены.

Морозоустойчивый монах не стал ничего уточнять или возражать. Ему, похоже, и без того было вполне неплохо.

Но вот наконец ужин окончился и мои безмолвные страдания вместе с ним. Охотник устроился поудобнее на куче валявшегося в углу старого тряпья, откинувшись спиной к стенке стоящего позади ящика. Монах извлёк откуда-то книгу в обложке чёрной кожи с золочёным переплётом и, раскрыв её, начал вдумчиво читать про себя, изредка неразборчиво шепча себе под нос какие-то отдельные слова. Подлетев ближе, я разглядел на обложке название: "Святая Библия".

- Эхма! Славно похарчевались, забери меня леший, коли вру! - подытожил охотник, довольно поглаживая себя по животу. - Хотя я б сейчас, пожалуй, с большущим удовольствием дал бы налысо себя обрить за стакашку чего-нибудь горячительного... Слушай, святой отец, объясни ты мне, недоумку, неужто тебе и впрямь охота глаза ломать в эдакой темнотище? - неожиданно обратился он к погружённому в чтение священнику.