Владимир Алексеев - Пьяное лето [сборник]

– Хорошо, – говорю, – заходи, гостем будешь. За стол садись, чай пить будем.

Вот пьем мы чай, разговариваем, а мой гений все на книжную полку посматривает.

– Хорошие, – говорит, – у тебя книги есть.

– Да, – отвечаю, – это потому они хорошие, потому что я и сам хороший.

Засмеялся мой гений и говорит, мол, не всегда хорошие книги хорошим людям принадлежат. Бывает, и плохим. В этом-то и есть весь секрет. В этом-то и есть все наше горе. Чаще всего они принадлежат тем, кому они вообще не нужны.

– Нужны, не нужны – это, говорю, – не нам решать. Об этом не нам думать. Как и то, сколько та или иная книга стоит. Вот у меня на полке книга стоит. Я ее, можно сказать, в свое время по дешевке купил, а теперь она пол моей получки стоит.

Тут мой гений как-то вздрогнул и говорит:

– А что, брат, можно мне на нее взглянуть?

– Отчего же, – говорю, – нельзя? Смотри, – говорю, – сколько хочешь, мне не жалко.

Ну, поговорили мы с ним о том о сем, чай попили; гений мой книжку в руках вертел, я на кухню выходил, чай ставил, и расстались.

Только с тех пор я этой книжки больше не видел. А на полке, где она стояла, только пыль осталась, да фотография. Фасад, так сказать, самого гения. Он на ней надпись оставил; мол, не брани ты меня, не брани, а пожалей.

Взял я в руки эту фотографию, верчу ее, а сам в душе усмехаюсь.

«Эх, – думаю, – профан я, профан; болван я, болван. Не надо было мне гения к себе пускать, не надо было ему книгу показывать, тем более, что я кое-что о нем давно слышал, мол, хоть он и ничего, гениально пишет, однако некую слабость имеет; ведь должны же гении некую слабость иметь, не все же простым смертным…»

Засмеялся я тогда: «Ладно, думаю, Бог с ней, этой книгой, значит, она ему нужнее».

Но все-таки в душе некий надсад остался.

Это еще что – книга! Книга – это так: пустяк. Вот другой гений у меня чуть было жену не увел. Вот это – да. Вот тогда я и запил, и запил изрядно.

Дело было так:

Пустил я к себе однажды жить бездомного гения. Ну, понятно, не все же гении дома имеют, не все же гении дома живут, есть и бездомные.

Вот живет, живет мой гений у меня месяц, два живет, ничего себе живет, по ночам что-то пишет, спать не дает, отчего ты потом целый день маешься, ничего сам не можешь делать.

– Ну, думаешь, так оно и должно быть, на то они и гении, чтобы по ночам не спать, чтобы они по ночам не спали, а мы за них потом целый день маялись.

Все это хорошо. Только стал я замечать, что мой гений с некоторых пор как-то стал не так относиться ко мне, как-то стал так относиться, как будто меня и нет, как будто я здесь, в квартире, и не к чему, как будто я здесь лишний.

Просыпается он, бывало, в два часа пополудни, я к этому времени уже в магазин сходил, обед сготовил – ведь надо же кормить гения; я старался обед повкуснее сготовить, чтобы наш гений, так сказать, окреп, и чтобы после этой крепости он что-нибудь еще гениальное соделал.

Ну, так вот, зовешь его, бывало, на кухню чай пить, а он туда же, кобенится: не хочу, не желаю, оставь, после, что, мол, пристал, дурак…

Последнего, он, конечно, не говорил, но всем своим видом показывал: мол, мешаю я ему нечто гениальное обдумывать, а если и не обдумывать, то просто мешаю жить. Но все же на кухню тек, и там за стол садился и, сложив руки на животе, ждал, когда я ему чай налью.

Я ему чай наливаю, а после того, как жена с работы пришла, обед готовлюсь подать. Ведь жена – с работы, устала, мой гений на правах гостя, я на правах хозяина: у плиты стою, тарелки на столе расставляю, половником в кастрюле мешаю – жду, когда все будет готово.

Ты им в тарелки бульон разливаешь, при этом наш гений как-то с легким презрением следит взглядом за твоими движениями, как ты ему, бывало, какую-нибудь куриную ножку или крылышко в тарелку кладешь. А после, не замечая тебя, они начинают (обычно мой гений первый начинал и многозначительно начинал, как бы для себя, как бы продолжал свой внутренний монолог) разговор о культуре, о литературе, о Полинезии, об Индонезии, да мало ли о чем они тогда говорили, так что я иногда удивлялся: «Откуда это – думаю, – у моей жены ум взялся и даже некоторая правильность речи? Ведь насколько помнится мне, она всегда была кура курой, а теперь – вот на тебе! Не иначе, это влияние моего знакомого, не иначе, это влияние моего гения.

– Вообще-то, Лев Шестов, конечно, не Марсель Пруст… – бывало, говорил мой гений.

– Да, что касается Маркеса, то он ни в коей мере… – вторила, бывало, ему жена.

«Эх, – думал я, бывало, – чем-то я вас буду кормить завтра? Денег ни гроша, до аванса неделя. Придется мне на поклон в магазин старой книги идти. Придется мне этого самого Маркеса вкупе с Марселем Прустом по дешевке загнать».