Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

Гости опять зааплодировали, закричали, а Ростя встала и обняла старуху, расцеловала. Григорий Никитович снова вскочил, со стола схватил букет огненных гладиолусов, преподнес Евдокии. Теперь все внимание стола было обращено к ней, и это было приятно. Но угадывала Евдокия, что все это сын специально сделал, чтобы ее настроение поднять. Специально для нее песню про Дуню-тонкопряху завели, Григорий Никитович перед хором этим руками замахал, вроде руководил, но давила и давила мать тяжким гнетом тревога за сына, ломило, как к ненастью в голове, и от этого деться было некуда.

Зима легла неожиданно, за одну ночь отбелила всю округу, опушила белой бахромой деревья. Деревня словно раздвинула границы, стала шире и светлее. Евдокия, проснувшись, выглянула в окно, от неожиданной красоты этой, а может быть, от яркой белизны, на какую-то секунду даже глаза зажмурила, потом жиличку свою разбудила:

— Посмотри, Петровна, красота какая!

Целый день жила Евдокия, наполненная какой-то необычной радостью, точно выпавший снег и ее думы отбелил, высветил радостью. И даже тот тягостный, тревожный день рождения сына, который все волновал и волновал Евдокию, словно прикрыла пороша. С дня рождения Евдокия вернулась с гостинцами, собранными снохой, с нарядным платком с пропущенной по всему полю блестящей нитью, сыном подаренным, но радости не испытывала, состояние было такое, будто ее кто-то схватил за руку на чужом огороде, как в детстве, когда лазили за яблоками и огурцами.

Сергей, маявшийся утром с похмелья, глядел на мать виновато, бурчал под нос:

— Усложнила ты, мать, жизнь нашу! Люди искрение, можно сказать от чистой души, а ты их чуть всех жуликами не обозвала…

Значит, не забыл ее разговор сын, хоть и возвращался он из ресторана в большом подпитии. Сказала ему тогда Евдокия, что не верит она в искренность того же Григория Никитовича, некоторых других, поэтому поберегся бы Сергей их, не дал бы себя вокруг пальца обвести, как воробей на мякине не попался. Оно ведь как: иному только палец дай — руку по самый локоть отхватит.

«Ах, если б сын послушал ее совета, если б…» — тревожилась Евдокия.

…Александра Петровна вернулась из школы почти вечером, когда сумерки отсинили снег. И лицо у Александры Петровны казалось тоже матовым, посиневшим. Она долго переминалась с ноги на ногу, медленно раздевалась, точно выжидала.

— Случилось что-нибудь, Александра Петровна? — спросила Евдокия.

— У меня ничего. А вот про Сергея Николаевича сегодня в областной газете неприятно пишут…

У Евдокии заходили круги перед глазами, стало трудно дышать.

— И что же там написано?

— Да вот о том, что окружил себя подхалимами, карьеристами, развел угодничество и все такое…

Эта новость точно тяжелым молотом ударила Евдокию по голове. С трудом выговорила она:

— Уж почитай ты мне газетку, Александра Петровна.

Та читала, а Евдокия ходила по комнате, обхватив голову, шептала, будто говорила с сыном:

— Господи, позор-то какой! А ведь мать-то тебе говорила, учила уму-разуму. Вот оно и вышло наружу!

Александра Петровна, видимо, тоже близко к сердцу принявшая несчастье Евдокии, утешала:

— Уж вы не больно переживайте, Евдокия Лукинична! Сын ваш человек, видимо, неглупый, выводы для себя сделает. Говорят, каждому свойственно ошибаться, важно, чтоб из ошибок этих выводы правильные были сделаны.

Ночью Евдокия спала неспокойно, часто просыпалась. Под утро приснился Григорий Никитович, стоял он, высокий, худой, и все своими длинными пальцами норовил ухватить за шею, а Евдокия отбивалась, размахивала руками, но руки были какие-то ватные, непослушные.

Она поднялась чуть свет, долго ходила из угла в угол, потом разбудила Александру Петровну.

— Вы уж тут сами управляйтесь. И с Милкой сами решайте: или продайте, или на мясо зарежьте. А я при сыне должна находиться.

Спроси у Евдокии, почему она так рассудила, пожалуй, и не объяснила бы, но в город ехала с твердым убеждением: ее место там, рядом с Сергеем…

В воскресенье Витька поднялся часам к восьми. Мать, хлопотавшая по дому, удивленно посмотрела на сына, с недовольным видом начала убирать постель. Витька, прыгавший по комнате, — его утренняя гимнастика скорее напоминала какой-то индийский танец, — предупредил мать:

— Одеяло не убирай. Оно мне понадобится. На речку пойду загорать… Димка поднимется, и зашагаем…

— А на работу ты что, сегодня не собираешься?