Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

И я тоже задумался. В самом деле, ляпнул я, не подумавши. Он, Сергей, чай, на реактивном самолете летает, для него, говорят, на целый километр бетонную полосу льют, а тут у нас в деревне где такая полоса? Было о чем подумать!

Антониха между тем матери говорила сквозь слезы:

— Ты, Дарья, живи тут как хозяйка! Дом-то, он хороший! Вот только крыша течет, сама знаешь, солому-то я корове зимой стравила. Может быть, с силой соберешься да и покроешь, а? Ты уж за деньгами не стой, делай, как для себя. Чует мое сердце — не вернусь я сюда больше. — И заголосила протяжно, точно из дома покойника выносили.

Она как в воду глядела, Антониха! Месяца через два пришла в деревню телеграмма — скончалась наша соседка. Мать долго размышляла, ехать или не ехать на похороны, но тетка Елена сказала категорично, как о деле решенном:

— Да ты что, Дашка! Люди, можно сказать, тебе дом подарили, а ты еще кочевряжишься! Надо ехать. Поможешь там с поминками да и заодно с Сергеем решишь, как с домом поступать…

Мать вернулась через неделю с припухшим лицом — наверное, плакала там, у гроба Антонихи, привезла три белые как снег пшеничные булки, карамельки, а самое главное — вечером показала тетке Елене бумажку, и та прочитала, что дом Сергей дарит нам. Правда, сказала мать, просил Сергей хоть раз в год присылать ящик яблок, все-таки из родного сада, хоть какая-то да память о родине, ну и, конечно, заплатить рублей восемьсот — как-никак поиздержался на похоронах.

В сельсовете мать по этой бумажке оформила дом, в конце августа послала Сергею посылку с яблоками, душистой, янтарного цвета антоновкой, а заодно и восемьсот рублей, вырученные за продажу двух коз, которые у нас были в хозяйстве.

— Ничего, — говорила мать, — главное, была бы крыша над головой, а без молока мы проживем. Так, Гришка?

Я утвердительно кивал головой, хотя после продажи козы стало голоднее.

По вечерам мать с теткой частенько вспоминали добрую Антониху, которую же в городе, в отличных, можно сказать, условиях настиг сердечный удар. Наверное, говорили они, отрыгнулись трудные военные годы, вот она и не выдержала.

Приближалась осень, начались дожди, и в нашем доме с потолка срывались мутные капли, в самых различных местах появились тазы, ведра, чугунки. Теперь у нас в семье все чаще заходила речь о крыше, дырявой, как старые сапоги, о том, как ее отремонтировать да как подешевле это сделать — денег-то совсем не было.

Несколько возов ржаной соломы мы привезли с матерью с поля, растащили мелкими кучками вокруг дома, чтоб потом легче пришлось ее смачивать.

Самым трудным было подготовить «искладень». Так у нас назывались мелкие сучья, которые нужно было заложить внутрь крыши, чтоб солома не провалилась. Леса вокруг деревни было много, но единственное место, где можно было нарубить сучья, — дальний ольховник, в пойме реки, на гнилом болоте. Дорога туда была трудной, по чавкающей грязью низине, поросшей тростником и камышом. Продираться с вязанкой было мучением, она цеплялась за заросли, и я, пока добирался до дома, несколько раз падал носом в вонючую, отдававшую гнилью грязь.

Заготовкой мы занимались три дня, причем я даже в школу не ходил. Мать была против, говорила, что они без меня обойдутся, а я должен учиться в своем пятом классе, но тетка перебила ее:

— Ничего за три дня не случится. Гришка, он догонит, правда, Гришка?

Я кивал головой, тем более что в школу мне идти не хотелось, дома все-таки лучше, хоть и работа предстояла тяжелая.

Обязанности мы распределили таким образом: тетка Елена орудовала топором, облачившись в единственные в доме старенькие с загнутыми носами кирзовые сапоги. Но, видимо, они тоже не спасли, и к обеду тетка сбросила их, шлепала босыми ногами по холодной, с ржавчиной болотной воде. Мы с матерью работу выполняли попроще: увязав веревкой нарубленные сучья, мы таскали их через болото к дому.

Наконец через три дня, когда искладень был заготовлен, мать, притащив последнюю вязанку, перекрестилась, дескать, слава богу, одолели, и вслух начала рассуждать:

— Теперь бы крыльщика хорошего найти…

Крыльщиков, то есть мастеров по крышам, в деревне было два. Один из них, Семен Корсар, небольшого роста мужик, плотный, широкоплечий, крыши крыл старательно, подбирая соломку к соломке. На его работу приятно глядеть, крыша точно в хорошей парикмахерской побывала, так она была любовно приглажена. Но кандидатуру Корсара тетка Елена отвергла сразу.

— Вот еще, — фыркнула она, — он крышу эту недели на полторы растянет. Будет как петух топтаться, а нас с тобой, Даша, по голове не погладят — на работу-то надо ходить.