Вероника Кунгурцева - Киномеханика

Из-за спешки Марат вынужден был вести разговор с Элей на ходу, невольно увлекая ее за собой по дороге в кинотеатр. В этот момент они как раз шли мимо дома, и девочка указала на распахнутое настежь окно второго этажа.

— Не было ничего легче, — сказала она, пожимая плечиком, — я ведь знала, где каждый из этой семьи: дядя Коля — как обычно, в сарае, мать Адика — в кинотеатре, а сам он, единственный оставшийся в квартире, отсыпался после вчерашнего в этой комнате с открытым окном. Попасть в него камнем с земли, как сам видишь, ничего не стоит — это ведь не форточка. Я завернула в записку камень и кинула в окно. Хоть бы я попала ему прямо по носу!

— Если так оно действительно вдруг и вышло, — невольно усмехнувшись ее ребячеству, сказал Марат, — и ты попала в него, этого одного, независимо от содержания записки, ему было довольно, чтобы разозлиться и искать кого-нибудь без вины виноватого или того, в ком почувствовал слабину — а воры на это очень чутки, — чтобы сорвать на нём злость. Вчера таким человеком оказался неизвестный тебе моряк, а сегодня — твоя знакомая Тоня.

— Нет, — уверенно возразила Эля, — кинь в спящего камень — он вскрикнет от неожиданности или хотя бы резко вскочит, заскрипит койкой и затопает по полу, чтобы выглянуть в окно. На окно я, конечно, не смотрела, так как сразу спряталась под козырек подъезда, чтобы себя не выдать. Но и ни единого звука не услышала, хотя вслушивалась битых пять минут. А главное, почему твое объяснение не годится: Тоня вовсе не была для Адика первой и случайно подвернувшейся под руку жертвой. Первой стала моя мать — это я знаю точно, потому что Адик при мне напустился на нее с вопросами, нисколько меня не таясь, потому что привык считать несмышленышем. Тем более что, пока они выясняли во дворе отношения, я качалась рядом на качелях, а что может понимать девочка, еще не выросшая из качелей? Однако что за претензии выдвигал ей Адик, мать поняла еще меньше, чем я. По его словам, она виновата была в том, что не сохранила его тайну. Мать возразила, что никаких таких тайн он ей не доверял и, во всяком случае, не предупреждал о необходимости хранить что бы то ни было в тайне. Адик ответил оскорбительно — в том смысле, что никогда бы и не доверился всерьез женщине, — но довольно оказалось и того, что он шутливым намеком коснулся в разговоре с ней одного щекотливого дельца. Сама она намека не поняла — а если б могла понять, он никогда в жизни и намекать бы не стал, — но, очевидно, кому-то на стороне его выболтала, в результате чего он в конце концов дошел до ушей понимающего. И теперь этот понимающий, расшифровав слова Адика, получил против него важный козырь. Какие слова? Какой козырь она дала? Бедная мамка была в полном недоумении. И правильно: если Адик вчера и говорил намеками, то сегодня пошли уж намек на намеке, и он ничего не объяснял, не уточнял, какие такие слова, а упорно настаивал на том, чтобы мать призналась, кому передала ночной разговор. Только она его, конечно, никому не передавала. Мы-то знаем: это ведь я его кое-кому по наивности передала.

— Ты даже не представляешь, — серьезно сказал Марат, — какую неоценимую услугу этим оказала, и не только мне, и даже не мне в первую голову. Ну, так что же было дальше?

— А дальше было всё веселее и веселее, — неприязненно сказала Эля. — Матери надоело угадывать, что Адик имеет в виду и в чём ее вина. Она вспылила. Мало того, что из-за его вчерашних фокусов на пляже баба Шура чуть было не выставила их на улицу, так он еще предъявляет какие-то туманные претензии. А почему матери не выставить ему счет за те нервные клетки, которые она сегодня утром убила по его милости? Когда мамка так говорила, причем сдержанно, ледяным тоном, а вовсе не кричала, показалась баба Шура — она возвращалась с работы. Эта в своем стиле: дала Адику прочухон — в соседних дворах слышно было. Он, конечно, отступил, а куда было деваться, если Шура и слова никому не давала вставить? Только Адик не смутился и ругань ее воспринял по-своему — вроде она его на мысль натолкнула. «Кажется, понятно, кто тут еще людей подслушивает вместо того, чтобы спать по ночам!» — я эти слова, хотя он себе под нос их сказал, расслышала, потому что он мимо моих качелей подальше от Шуриной брани со двора уходил. Только ушел он, как оказалось, недалеко. И все упреки из-за Жеки в одно ухо впустил, а в другое выпустил, потому что сел в беседке за домом и стал поджидать вторую внучку, чтобы ей нервы трепать. Это я поняла по тому, как он подходил к самой стене дома, садился на корточки — точь-в-точь как наши салехардские урки — и смотрел в полуподвальное окно, как кот. Хоть он меня видеть не мог, я его в щелку из-за ширм заметила из той части комнаты, которую мы занимали, — всё равно неприятно от его взгляда, мурашки по спине бегают. Тоня пропадала неизвестно где, иначе бы я ее, конечно, предупредила, что у дома засада. Адик терпеливый. Долго ждал: то заглянет в окно, то опять отойдет. С другой стороны, чего ему скучать? Открытая бутылка с собой; он ее и не прятал, держал за горлышко двумя пальцами и небрежно покачивал — вот так.