Владимир Шаров - Царство Агамемнона

– Кандалы-то у тебя хороши, – говорит Коробка.

Молчу.

– Садись, указывая пальцем на пол.

Сажусь на пол.

– Повернись мордой ко мне.

Говоря это, сам заходит за спину. Повертываюсь, а сам не понимаю, почему он повертывает меня: потом понял.

Берет за кандалы и рвет, волочит меня.

Как каленым железом обдает всё седалище. Занозы впиваются. Старый деревянный пол со множеством торчащих оголенных слоений. Когда я сидел лицом к двери, то, поволоки он меня, не повертывая, я скользил бы по пути этих слоений, и они не впивались бы в меня сотнями заноз, а когда он повернул меня и поволок навстречу им, то они впивались.

Долго и потом не мог садиться. Вытащить занозы не было никакой возможности, и только тогда, когда нагноения во всех местах заноз разложили ткани кожи, то я, проводя рукой, выдавливал вместе с гноем занозы.

Стиснув зубы, молчу. Хомуты кандалов берут мои ноги на излом: глухая, какая-то тупая, но страшная ломота проходит по всему телу.

Бросил. И пристально смотрит в глаза, допрашивает: как, мол, милок, чувствуешь?

Думаю, неужели не конец?

– Вставай.

Встаю.

– Иди в баню, мойся.

Иду. Но только перешагнул порог бани и одна нога вступила на асфальтовый сырой пол, а другая еще на древесном полу предбанника, – как сзади страшной силы удар по голове чем-то вроде деревянной колотушки. Теряю равновесие, подаюсь вперед, поскользнувшись, падаю. Двое надзирателей и один арестант, не давая подняться, накрывают мокрой из глубокого холста простыней и начинают чем-то упругим, не палками и думаю, что не резиной, бить по чему попало и как попало.

Закрываю глаза руками, чтобы не вышибли.

Вначале было страшно больно, а потом как-то притупилось, я чувствовал только прикосновение бичей. И, должно быть, поэтому я перестал содрогаться от ударов и корчиться от боли и присмирел. И потому же, должно быть, и мои наставники в законе Божьем решили, что на этот раз хватит. Открыли простыню и, толкнув в бок, кричат: “Вставай!” Но я не сообразил, что это мне, а как-то чувствовалось, что это кто-то и где-то в отдалении говорит. И только тогда, когда последовал еще удар в позвоночник с криком: “Вставай, мать твою и т. д.”, я понял, что это мне вставать велят.

5. Случилось это так: всеми видами воздействий, а из них же первое – это мордобитие, я был доведен до полусумасшествия и начал страдать галлюцинациями зрения, слуха, обоняния в каком-то прихотливом переплете с манией преследования.

6. Многое я из моих галлюцинаций не помню.

Мои мысли в это время шли в виде монологов, с тем или иным “духом”, с той или иной галлюцинацией. Говорил ли я вслух? Не знаю. Я был один. Проверить это нет никакой возможности. Делал ли я что-нибудь без контроля сознания? Терял ли я чувство действительности? Пожалуй что да. И опять не знаю. Опять нельзя проверить.

7. Грех или нет бить и убивать безбожников, социалистов?

Нет. Какой грех? Это же антихристы. Почему они креста не носят? Потому что хотят антихристову печать вместо креста всем поставить.

8. И под сенью этого воздвигалось лобное место для Степана и Емели, на полюбивших измученный страдающий народ больше жизни, этого для рясофорных и коронованных палачей мало, они еще лютуют и неистовствуют и просят Бога своего к их земным мукам прибавить еще от себя мук небесных, мук ада.

9. После этого Пасхального угощения за мое богохульство я решил идти напролом и подал прошение об отрешении меня от церкви.

В деле указано, что следующий раздел “ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ” раньше начинался открыткой “Мост через Каму (Пермь)”. В нем восемь выписок.

1. А с Достоевским? Кто я? Сын смерда, пролетарий, изгой, сижу в одиночке Орловского каторжного централа. За что? За мою правду, за то, что я, вкусив от древа познания добра и зла, понес эти плоды к таким же пролетариям, смердам, как я сам.

Сижу здесь совсем не за то, что я убил отца, ограбил и за свое преступление послал кого-то невинного в каторгу. Нет. А напротив. Вот я атеист-смерд, а там православные христьяне, Достоевские, Алеши и Мити Карамазовы. Это они поют “Христос Воскрес”, избив меня нещадно за то, что я не хочу им подпевать. И не потому ли во мне так ярко кипит негодование против Достоевского, оплевавшего атеиста-смерда? Не потому ли я так остро воспринимаю всю мерзопакость Достоевского.

2. Не то ли же происходит со Смердяковым? Кто, где и когда понял истинный характер “Братьев Карамазовых”? Не помню, не читал. Много читал, но ничего похожего.