Алексей Митрофанов - Пречистенка

В Померанцевом переулке — Морицы; в нашем М. Левшинском — Владимир Николаевич Долгорукий (Владимиров), наш придворный поэт Вэдэ, о котором в Макином календаре было записано: «Напомнить Любаше, чтобы не забывала сердиться на В.Д.”… Шагнуть через Остоженку (ныне Метростроевская) — и вот они, чета Никитинских, кузина и кузен Коли Лямина».

* * *

Булгаков часто приходил в мансуровский домишко и, сидя в полуподвальчике, работал над своим романом. Так что обстановка была списана практически с натуры. Но параллелей между ощущениями Булгакова и выдуманного Булгаковым героя проводить все же не стоит.

Мастер вселился в тот полуподвальчик, чтобы убежать от суетности мира и в одиночестве, даже в затворничестве, работать над своим романом о Пилате. Но, судя по воспоминаниям Сергея Ермолинского, булгаковские будни были несколько иными.

«В сухой зимний денек, особенно когда солнечно было, Михаил Афанасьевич появлялся у меня. Я жил недалеко, в Мансуровском переулке, в небольшом деревянном доме. Перейдя Остоженку… можно было переулком спуститься к Москве-реке. Поэтому лыжи стояли у меня, и наша прогулка начиналась прямо из моего дома. Он оставлял свою зеленовато-серую доху до пят и из такого же американского медведя большую, налезавшую на уши ушанку, натягивал неизменный вязаный колпак, и мы, закрепивши лыжи уже во дворике дома, отправлялись в поход».

Накатавшись, приятели возвращались в Мансуровский. Булгаков гладил Таки-Тяпу (таксика Сергея Ермолинского), при необходимости осматривал, выстукивал Сергея Александровича (бывшая профессия с годами стала страстным увлечением) и, если было нужно, шел на Пречистенку, в аптеку (знал толк в лекарствах и любил их выбирать), после чего садился за роман.

В какой-то момент Михаилу Афанасьевичу стучали щеткой в потолок полуподвала, и писатель поднимался, чтобы закусить и выпить. Нередко за столом (в зимнее время — в доме, в летнее — в так называемом «кафе „Нато Вачнадзе“», устроенном в саду) Булгаков читал своим сотрапезникам свеженькие главы из романа. Когда же очередь дошла до сцены в психбольнице, супруга Ермолинского поинтересовалась:

— Не нашего ли это дома подвал, Миша?

Булгаков согласился и продолжил чтение.

Такие вот совсем не романтичные истории. Но тем не менее, именно в это время развивался роман писателя с Еленой Сергеевной Шиловской — его будущей третьей супругой и прообразом известной на весь мир прекрасной ведьмы Маргариты.

Жилой дом (улица Льва Толстого, 21) построен в 1806 году.

Лев Николаевич Толстой купил эту усадьбу в 1882 году и прожил в ней до 1902 года. К дому он отнесся по-хозяйски: надстроил его, добавил парадную лестницу. А место выбрал — подальше от Москвы дворянской, суетной.

Толстой писал: «Со мной случился переворот, который давно готовился во мне и задатки которого всегда были во мне. Со мной случилось то, что жизнь нашего круга — богатых, ученых — не только опротивела мне, но и потеряла всякий смысл».

Этот район был вполне пролетарским. Тут жили в нищете, много работали и много пьянствовали. Казалось бы, о лучшем и мечтать нельзя. Однако Москва все равно раздражала писателя. Каждый раз, возвращаясь из Ясной Поляны, сердился: «Переезд в Москву… Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, выбрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и пируют».

Но возвращался все равно. И как раз здесь были написаны «Воскресение», «Крейцерова соната», «Смерть Ивана Ильича» и прочие работы «позднего» Толстого известные своим антидворянским содержанием.

Главная же проблема состояла не в том, что «пируют»,

а в том, что сам Лев Николаевич Толстой был личностью

в Москве известной. Разумеется, также хорошо знали и его адрес, чем, конечно, пользовались. Лев Толстой страдал, но сделать ничего не мог. Обязывало положение народного ревнителя и вместе с тем народного любимца.

Иван Белоусов писал: «В Хамовнический дом имела доступ… категория людей, обыкновенно направлявшихся через черный вход, — это поклонники Льва Николаевича, представители разных сект и толков, агитаторы-пропагандисты, просто спорщики, смешанные вместе с единомышленниками учения Толстого, к которым Софья Андреевна относилась с пренебрежением, называла их „темными“ и терпела их посещение как неизбежное зло».

«Светлыми» Софья Андреевна Толстая именовала всяких знаменитостей, с которыми было приятно и престижно посидеть в гостиной и порассуждать о неземном величии Льва Николаевича. «Точно он, — как вспоминал Андрей Белый, — выставочный предмет, на который сюда сбежались глазеть, но который для нее — предмет домашнего обихода. И поэтому, когда „великий“ показывался в гостиной… делалось отчего-то всем стыдно, вероятно, более всего ему…»