Николай Коняев - Пригород

Скоро на втором этаже вспыхнул свет. Сквозь выломанное окно было видно Ваську. Сгорбившийся, сидел он у стола и хлебал из белой эмалированной кастрюли суп, еще вчера сваренный тетей Ниной.

Суп — сверху плавали белые хлопья жира — был холодный и невкусный, но Васька, старательно склонив голову, ложка за ложкой хлебал его.

Дважды прокуковала кукушка, высунувшись из часов.

Скрипнула сзади дверь.

Васька не оборачивался. Аккуратно поймал белый кружочек жира и поднес ложку ко рту.

Шаги замерли за спиной.

Проглотив белый кружочек жира, Васька-каторжник старательно облизал ложку и положил ее на стол.

И сразу же — стремительно! — обернулся.

Перед ним, сжимая побелевшими пальцами железный прут, стоял Пузочес, и по щекам его катились слезы.

Васька осторожно протянул вперед руку и, лишь завладев прутом, рванул его на себя и отшвырнул в угол.

— Убить хотел? — тихо спросил он.

Пузочес молчал.

— Хотел… — задумчиво сказал Васька и вдруг, не вставая, резко послал кулак в живот Пузочесу. Пузочес согнулся, словно надломленный, и второй удар — прямо в челюсть — отбросил его к стене.

Васька вытер о штанину разбитый кулак.

— Говно! — сжимая кулаки, проговорил он. — Уж если решил убивать, так убивай! А ты и здесь свильнуть хочешь.

И, задохнувшись от ярости, сел на кровать и заплакал.

Долго не гас в этот вечер свет у Могилиных.

За столом, сгорбленный, сидел Васька и, трудно выдавливая из себя слова, бросал их в съежившегося Пузочеса, который забился от страха в угол и только тихо поскуливал.

— Не хочу… чтоб… братан… падлой… был… Понял?

Он не ждал ответа. Лил в эмалированную кружку спирт и пил его не морщась, а потом лез целовать перепуганного брата и снова плакал.

— Да… — кусая губы, говорил он. — Да… Херня получается, братуха.

И тогда Пузочес не выдержал.

Заикаясь от страха, покаялся он брату, что раскулачил тайник в стене. Случайно обнаружил его и взял… Немного. Не все… Совсем пустяк. Но больше этого не будет. Он уйдет в офицерское училище, и все… Он бы и раньше ушел. Не уходил из-за матери. Он любил ее. А теперь… Теперь можно и уйти.

И украдкой Пузочес взглянул на брата.

Ничего нельзя было разобрать по его лицу.

— Ну, я же немного! Немного совсем брал! Так… Пустяк! Может, тысячу, может, пять… Чепуху, Васька… Там все цело, как раньше.

Пузочес угодливо подскочил к стене и, выломав фанерку, начал выкидывать на середину комнаты пачки.

— Видишь! — кричал он. — Все на месте.

Засунув руки в карманы, Васька стоял над грудой денег, и снова не сумел разобрать по его лицу Пузочес, что же он сейчас думает.

— Ну, убедился? — робко проговорил он. — Все на месте. Я всего-то, может, и тысячи не взял. — И на всякий случай добавил: — Пересчитай, если хочешь…

Чему-то невесело усмехнулся Васька. Ладонью провел он по мягким волосам брата, потом не сильно оттолкнул его голову.

— Не сикай! — коротко сказал он. — Все на похороны мамани пустим. Ясно?

— Ясно… — тихо, одними губами, прошептал Пузочес.

— Похороним, чтоб все помнили! — сказал Васька, забивая слова как гвозди. — Пусть каждая сука ее помнит.

Потом вытащил из комода наволочку и скидал в нее все пачки. Засунул раздувшуюся наволочку под кровать.

— Теперь… — он повернулся к Пузочесу. — Теперь эти деньги святые. Понял?

— Понял… — Пузочесу сразу стало легко. — Я все, Вася, понял.

И снова чему-то усмехнулся брат, но не сказал ничего.

Свою статью «Обман под аплодисменты» Марусин отправил в московскую газету, где работал его приятель.

Чтобы письмо не болталось по городу, Марусин опустил его на почтамте и опоздал почти на пятнадцать минут на работу.

Все уже сидели на своих местах. В открытую дверь секретариата было видно Бонапарта Яковлевича. Ответственный секретарь был требователен к себе. Он не позволил себе поблажки даже ради свадьбы. В пятницу ушел с работы в восемь вечера, а сегодня, в понедельник, появился точно в девять.

Марусин заглянул в секретариат.

— Как дела? — поинтересовался он.

Дорисовывая на макете заголовок статьи, Бонапарт Яковлевич протянул Марусину руку.

— Нормально! — сказал он. — А ты чего со свадьбы так рано ушел?

— Голова разболелась… — морща нос, ответил Марусин. — Я статью написал… Хотелось бы посоветоваться.

— Ради бога! — воскликнул Бонапарт Яковлевич. — О чем речь?