Николай Коняев - Пригород

Увлекшись, Ромашов и не заметил, что скорость конвейера становится все больше и больше, и сейчас моторы уже не двигаются, а летят на натянутых цепях подвесок. Ромашов попытался ткнуть гайковертом в пролетающий мимо мотор и вдруг увидел, что верхом на нем сидит дефективный…

Он пролетел мимо остолбеневшего Ромашова и исчез за водяным экраном окрасочной камеры. Вынырнул оттуда весь синий, как мотор, на котором сидел, и пропал в шипяще белой жути сушилки. Клубы горячего пара вырвались оттуда, и резиновые жалюзи сомкнулись за ним.

Ромашов торопливо оглянулся и чуть не закричал от ужаса. Все летящие по конвейеру моторы были облеплены дефективными. Он плохо помнил, как очутился возле диспетчерской будки, как дернул на себя рубильник…

Конвейер остановился.

Стараясь не слушать похожего на крик летучих мышей плача дефективных, Ромашов вышел из цеха.

Андрей и Термометр догнали его уже в переулке возле контейнерного двора.

— А ты слабонервный, начальник! — осклабясь, сказал Термометр. — Сбежал… А наряды кто закрывать будет, а?

И он подмигнул Ромашову своим шальным глазом.

— Страшно? — спросил Андрей.

— Страшно, — ответил он. — Очень страшно…

Он хотел договорить, что страшно быть живым сейчас, но не успел: по перпендикулярному проезду, огромные, словно овчарки, с выпученными, налитыми кровью глазами, со вздыбившейся шерстью, наметом мчались о н и…

Ромашов стоял в приемной парторга, возле огромного, похожего на платяной шкаф тамбура.

— Мне передали, что он вызывал меня…

— Да. Вас вызывали, — мило улыбнулась секретарша. — Но нужно подождать.

Ромашов вздохнул и опустился в мягкое кресло, стоявшее напротив полированного шкафа-тамбура. В новом заводоуправлении пошла мода на такие шкафы, без конца заглатывающие людей. Вообще жили здесь широко. Даже в этой приемной, где сидела только секретарша, вполне можно было бы развернуть весь участок комплектации, площадей для которого так не хватало на складах. А что? Протянуть вдоль ковровой дорожки цепной конвейер с подвесками, а на месте стола секретарши установить моечную машину.

Ромашов мотнул головой, чтобы рассеять навязчивое видение. С головой в последнее время творилось что-то неладное. Особенно чувствовалось это к концу рабочего дня, когда словно бы сгущался от заводского дыма и грохота воздух и вместе с синеватыми сумерками мешались в заводских переулках сны. Ромашов и сам не мог сказать, то ли в своем сне увидел он жизнь после п о ж а р о в, то ли это грохочущий сон завода врывался видениями в его дневное сознание. Стоило забыться на мгновение, чуть расслабиться — и сразу начинали громоздиться заводские сны, обрастая подробностями и деталями. Кошмарные видения обретали почти зримую плоть, и нужно было усилие, чтобы стряхнуть с себя наваждение.

Это и пытался сделать Ромашов, когда распахнулись дверки «шкафа» и в приемной возник Гвоздеглот. Даже не взглянув на Ромашова, он прошел мимо. И сразу же зазвенел телефон на столе секретарши.

— Да! — секретарша подняла глазки на Ромашова. — Проходите, пожалуйста. Федор Иванович ждет вас.

Ромашов шагнул в распахнутые дверки шкафа.

Парторг был в кабинете не один. Здесь же сидел и Кузьмин.

— Ну, как? — весело спросил он. — Уже все порядки навел?

— Еще полчаса — и идеальный бы порядок был… — усмехнулся Ромашов.

— Вот как? — парторг удивленно поднял бровь. — Что же ты хочешь за полчаса совершить? Научи, сделай одолжение…

— Заявление можно за полчаса написать… — хмуро ответил Ромашов. — По собственному желанию. Статья тридцать первая КЗоТ РСФСР.

Усмешка погасла на лице парторга.

— Уже все статьи по номерам помнишь?

— Хоть это успел изучить. — Ромашов повернулся к Кузьмину. — Игорь Сергеевич, вы же знаете, что я не люблю разговоры вокруг да около. Говорите прямо. А то как-то неловко становится. Не за себя. За вас.

— С тобой хоть прямо, хоть вкось говори, все равно ты по-своему сделаешь… — вздохнул Кузьмин. — Ты всего несколько дней на складах, а жалоб оттуда на тебя больше, чем за все годы на сборке, поступило.

— Окраина… — сказал Ромашов. — Склады — это заводская окраина. И народ там тоже подобрался такой — окраинный. В основном жители деревень. Маятниковые мигранты… Здесь, на складах, своя специфика.

— Спе-ци-фи-ка… — передразнил его Кузьмин. — Ты сам и есть — главная специфика.

— Может быть… — Ромашов встал и подошел к окну. Солнце уже склонилось к заводской стене, и воздух словно бы сгущался в заводских переулках. Наступало то самое время, когда засыпают в неподвижном металле цеха и сны их разбредаются в сумерках по всему заводу. Впрочем, что сны? И наяву на этой заводской, покрытой асфальтом земле люди превращаются, как в самом страшном сне, в Медведей, Гвоздеглотов, Термометров… И кто же знает, если разобраться, где граница между днем и сумерками?