Владимир Караев - Частный доктор

Романов от души послал изобретателей сотовой связи на три буквы и выполнил цепочку последовательных и тяжелых, но необходимых физических действий.

Голос Духина прогнал сон, лень, пот. Хотя он сказал только:

— Леша, ты? — обычные, ничего не значащие слова, но из них прорывалось, рвалось наружу нечто страшное, неимоверно тяжелое. Из них рвалось наружу горе.

— Ну я, — словно застуканный с поличным школьник, выдавил из себя Романов.

Мотоцикл б ыл огромен и подавляюще череп. Его всепоглощающий мрак выгодно подчеркивали начищенные до слепящего сияния выхлопные трубы. Он застыл в безмолвии с выключенным мотором, но не стал от этого менее опасным, скорее наоборот — приобрел в тишине бесшумность хищника, затаившегося в засаде.

Леша обошел вокруг с некоторой опаской, словно тот мог неожиданно поддать колесом — мощным, с рельефным, мускулистым протектором.

— Ely? — в десятый раз спросил Лазари, с чистой детской гордостью в голосе.

Еамма чувств, ни одно из которых не было положительным, отразилась на Лешином лице.

Лазари расценил их по-своему.

— Ага, скажи — впечатляет! — Он счастливо сверкнул глазами и повернул ключ. В тесном пространстве крытой стоянки взорвалась ракета.

— Тысяча четыреста кубов, понял? — проорал в ухо Лазари, еле пробиваясь через рев мотора и треск выхлопа. — Четыре горшка, понял?

Леша, страдальчески морщась, быстро кивал головой, одновременно показывая жестами: «Выключи к е… матери!!!»

Лазари покосился на мученическое Лешкино лицо и, вздохнув с сожалением, повернул ключ.

Наступившая тишина была физически плотной и желанной.

— Серый, я тебя прошу так, как никого и никогда не просил! — с расстановкой и максимально убедительно сказал Леша. — Продай мотоцикл!

Лазари поперхнулся, покрутил пальцем у виска и отрезал:

— Да ни за что в жизни!

— Ну я, а кто еще? — с ехидной агрессивностью повторил Леша.

Духин, впрочем, внимания не обратил. Он заплакал, громко, навзрыд, не стесняясь.

— Серый… — прорвалось через плач. — Серый… мотоцикл… насмерть… Лешка, насмерть!

Мир, его прежний, привычный, так хорошо сложившийся, словно пазл на тысячу кусков, успешный мир дернулся нелепо, подскочил в горле остановившимся на миг сердцем и рассыпался — навсегда.

Телефонный звонок Духина смял календарь, скомкал листки дней в один большой неровный шар, словно запущенный неким игроком по огромному полю для гольфа. Шар поскакал по кочкам: встречи — проводы, постоянная водка, бесчисленные сигареты, женские лица в черных от туши слезах, нарочито крепкие рукопожатия настоящих мужчин с непременными ударами по плечу, деловые партнеры. Особняком стояло в памяти лицо Сережиной жены, с которого горе стерло всякое выражение, отчего оно стало похоже на посмертную маску…

Организационные хлопоты, и опять, рефреном, водка, сигареты, да еще одинокий, волчий вой у себя в квартире, когда никому не видать, никому не слыхать…

Так и прокатился этот шар из вырванных из жизни календарных дней по полю, пока не скатился под ружейные залпы в единственную предназначенную для него свежевыкопанную лунку.

Леша вздрогнул, вынырнул из воспоминаний в реальность.

Стемнело, вечерний бриз озорным щенком вытянул край занавеси на балкон и весело трепал ее, расцветив в желтую клетку отражениями окон небоскреба напротив. Снизу поднимался шум бесконечной вереницы машин, в синкопах автомобильных гудков, смеха, девичьего игривого визга — все то, что создает неповторимую джазовую атмосферу летнего тель-авивского вечера.

Странно, но погружение в память, этот день самоанализа, помогло! Тревога улеглась, тоска отпустила. Даже пустота, образовавшаяся в жизни после ухода Сандры, будто заполнилась… чем? Леша пожал плечами — неясно. Но раз так — продолжим анализировать, вспоминать, благо немного осталось до подведения итогов… время собирать камни.

На самом деле все обстояло совсем иначе. Возмущения энергии, вызванные вторжением в его жизнь иной, неосознанной реальности, улеглись. Оба потока слились и дальше потекут вместе. Аура Гвоздя все сильнее влияет на Романова — так близнецам неосознанно передается все происходящее друг с другом. А палач и жертва на какое-то время становятся близнецами, как Ян и Инь составляют единое целое. Перестал думать Гвоздь о Романове — отпустила тревога Лешу.