Игорь Родин - Совесть палача

Плотной собранной и сыгранной группой мы прошли лабиринтом коридоров из административного в тюремный корпус, минуя тамбуры и решетчатые перегородки с постами и рамками детекторов. Часовые щёлкали в своих «стаканах» и «скворечниках» кнопками, и двери с лязгом отпирались. Шедший последним лейтенант аккуратно захлопывал их за собой. Вот и коридор, где протянулись ряды массивных решетчатых дверей, за которыми множатся новые, уже глухие, с «волчками» и «кормушками». Там, за ними уже настоящие сидельцы, рассортированные по разным блокам. В первых двух — рецидивисты, в остальных — «первоходы». И крайний — смертники. Этот примыкает к лестнице, идущей в подвал. Там путь вновь разбегается на хозяйственные помещения, кухню, душевую, склад.

Сегодня нас интересует душевая, как конечная точка маршрута. В глухом торце есть крайняя кабина, которая всегда почему-то закрыта. Неприметная такая дверь, ничем не отличимая от остальных, только вот незадача, всё время заперта. Висит на гвозде, пробившем жесть облицовки грязная табличка «Ремонт». И никто из зеков никогда не заглядывал внутрь. А если б и заглянул, то удивился необычной отделке. Кабинка, в отличие от остальных, маленькая, на одного человека. Торчит из противоположной входу стены обшарпанный «гусак» душа с щербатой лейкой. В полу дырявый круглый нечистый слив. А стены обиты плотной чёрной резиной. В резине можно заметить рваные полосы, неопрятные дыры, будто кто-то гвоздём ковырял. Или ногтями скрёб. Но резина толстая, тот, кто это делал, до внутренней стены не добрался. Да и кому вообще могло такое желание в голову прийти? Следы эти — не человеческие. Их пули оставляют. Когда не застревают в головах казнимых. Только ни один зек этого не видел и не мог об этом раздумывать на досуге. А те, кто всё же видел, теперь уже ни о чём таком не думают. Им нечем. «Думалку» пулей в кашу размозжило. Как сегодня случится с Димариком Кожуховым, бесшабашным парнем, любившим выпить и потрахаться, если такой редкий шанс ему выпадал. Только сначала надо его сюда доставить.

Поэтому мы не стали спускаться в подвал, а свернули в коридор, где томились приговорённые к смертной казни. Этот блок насчитывал десять стандартных камер на шесть человек и пять маленьких одиночек. Сейчас в больших устроили вещевой склад заключённых, ибо барахла им теперь разрешено с собой тащить столько, сколько заблагорассудится. Всё, вплоть до телевизоров и мебели. И некоторые таки находятся. Сам видел, как одного хозяйственного «положенца» обслуживали «шестёрки», грузившие его немалый багаж из прибывшего конвойного «автозака». Чего там только не было! Как в стишке: картины, корзины, картонки, и старый пыльный ламповый телевизор «Рекорд 714». Очуметь!

А в малых сидели смертники. Сейчас две из пяти пустовали. Но это ненадолго. Скоро обещали подвезти ещё несколько граждан, которым ничего в будущем не светит из-за острого конфликта личных интересов и общего для всех сурового закона. Димарик сидел в первой, ближней к нам. Его не пересаживали, оно так само собой случайно получилось. Контролёр из непременного пропускного пульта с кучей мониторов видеослежения, один из бодрствующей смены, прошёл с нами, играя в руке ключом. Буднично заглянув в глазок, он сунул неподатливый штырь «секретки» в скважину и с хрустом принялся отпирать замок. В остальных камерах стояла мёртвая тишина. От такого сравнения у меня пробежали маленькой стайкой мурашки от крестца до лопаток.

Распахнулся кривой толстый ломоть дерева, обитого металлом, открывая вид внутрь. Приговорённый не спал. Он сидел на откидных нарах, на застеленном одеялом матрасе. На столе перед ним стояла пустая грязная плошка из нержавейки, из неё торчала алюминиевая ложка. Похоже, мы задержались и их успели покормить завтраком, а вот забрать посуду — нет. Маленькая деталь, но неприятно. А как если он схватит ту ложку и ткнёт ей Мантика в глазик после наших свежих новостей? Непорядок.

Одетый в стандартную чёрную пару — пиджак и брюки, кепка валяется на подушке, свою гражданскую одежду ему пришлось выбросить из-за вшей, Кожухов повернул к нам своё недовольное кислое лицо с глазами-щёлками. Короткий ёжик жёстких волос, с неровными проплешинами от старых шрамов. Узкий лобик и выступающие валами надбровные дуги. Я такие только у обезьян видел. Лицо треугольное, узкое, покрытое какими-то остатками коросты. Манин его, что ли полечить успел? А что? Он уже три месяца сидит. Прибыл-то он, как сейчас помню, в немного помятом состоянии. Оперативники его лихо отделали напоследок. Да и конвой не стеснялся. У Кожухова было такое лицо, которое само просило, чтобы ему въехали. Просто для профилактики. И поэтому оба его глаза надулись зелёно-синими сливами, превратившись в щёлки. Нос, тонкий, с вывернутыми ноздрями, немного свернуло на бок, а тонкие кривые губы раздуло, как от пчелиных укусов и украсило заживающими кровавыми лопинами. А когда он открыл рот, кривя и заикаясь, я увидел, что и вместо зубов у него в основном гнилые пеньки. Но это ему ещё раньше коллеги по цеху, такие же биндюжники, выбили во время застольных бесед и возлияний. Синяки и ссадины бурели и на скулах, и на подбородке. Прямо крошка енот, человек-стрекоза! Потом, конечно, всё это зажило, но коричневые полосы остались под глазками. И теперь эти тёмно-карие глазки, в которых почти нельзя было различить зрачков, бегали испуганно, озирая нас.