Игорь Родин - Совесть палача

— Позаботься о моих, — продолжал прощаться Петя. — Как сможешь, в общем…

— Конечно, — хрипло разлепил сухие непослушные губы я.

— Вся моя жизнь теперь в этой сигарете! — он поднял её чуть над головой, будто волшебную палочку.

Она быстро тлела, чуть слышно потрескивая. С прогорающим табаком утекали в небытие секунды. Зримый отсчёт жизни. Чуть видны частые полосочки, каждая, как единица временн о й шкалы до черты невозвращения. Смерть уже по-хозяйски вошла в лабиринт, предвкушая свою законную долю. А я уже всё рассчитал. Невыносимо ломать тут комедию и давать Пете почувствовать холод равнодушно-безжалостного дула, услышать свист косы, увидеть чёрный глаз пустой глазницы черепа в капюшоне. Надо всё сделать быстро и незаметно. Мягко, уверенно и профессионально. Чтобы земля ему стала пухом. А переход в покой он бы даже не почувствовал. Ведь я не самый криворукий перевозчик через реку Стикс в своём лабиринте.

Но и мне приближающийся миг свершения казни очень разгонял кровь и натягивал нервы в струны. Бренчала тоненькая первая струнка паники, совсем тихо, но нудно. За ней настырно и фальшиво дзынькали парочка страхов. Средняя струна потеряно и не в такт гудела непониманием, иллюзорностью и растерянностью. Её старался перекрыть целеустремлённый и дикий интерес. А за ним уверенно гремели басы азарта и ликование близкой и окончательной победы над всем своим прежним несовершенством и рефлексиями. Безумная мелодия эмоций на мосту через Рубикон.

И эти громкие звуки сфер моего внутреннего микрокосма разбудили спящего льва где-то в катакомбах и тёмных залах хитрого архитектурно-мыслительного сооружения, подарка от усопшего провидца. Лев глухо и почти на грани слышимости рычал и бессильно бросался на нерушимую твёрдую стену. Я его почти не слышал и не ощущал. Только отголоски вибраций доходили, угасая, краем волны.

Петя докурил сигарету, оглянулся в поисках пепельницы, не нашёл, потом бросил окурок себе под ноги. Чего теперь расшаркиваться? Не на том пороге стоим, чтобы блюсти приличия. Осталось только попрощаться окончательно. Что я и сделал.

— Пора, Петя… — позвал я своего друга.

— Чёрт, — смутился он. — Чёрт!

— Тебе записка от Вики, — вдруг вспомнил я и быстро вытащил сложенный листок свободной рукой.

Он взял его, развернул, чуть не порвав ходившими ходуном ладонями. Прочитал. И переменился в лице. Словно свежего кислорода вдохнул, почти посинев от удушья. И просветлел лицом. Машинально сунул её в карман брюк и прямо посмотрел на меня. Из его левого глаза покатилась слеза, которую он, кажется, и не заметил.

— Да! Перед смертью не надышишься, — Петя даже попробовал улыбнуться, пошутив, но вышло немного жалко и криво. — Спасибо тебе, Глеб! Что ты со мной до последнего! Прощай!

Он протянул мне руку, а я за спиной переложил пистолет в левую. Пожал его ладонь. Петя крепко вцепился в мои пальцы, словно хотел повиснуть на них, чтобы я смог вытянуть его из пропасти. Потом ухватил меня второй рукой за плечо, а я в свою очередь, вытащил свою ладонь из его, вновь провёл манипуляцию с «Наганом» за спиной, и тоже приобнял его. Мы притянули друг друга поближе, в какой-то обречённой скорби и светлой тоске окончательного расставания. Будто он на Марс улетал с визитом в один конец. Он похлопывал меня по спине, я тоже стучал ему в лопатки, а моя вторая рука уже плавно заходила ему за спину, а дуло тянулось хищным хоботком к затылку.

— Прощай, дружище, — я немного отстранил свою голову от его, поднеся аккуратно дуло к левой стороне его свода черепа, почти касаясь волос. — Прости…

— Прощай, брат! — его слова оборвал глухой, из-за спины, выстрел.

Он отстранялся от меня бесконечно долго и медленно. Будто спиной прыгал в воду, раскидывая руки. И искривлённые мукой губы всё ещё хранили последнюю улыбку, смотрящую в мёртвый оскал смерти, зримо явившейся ему из своих запредельных, неощутимых и невидимых глазу пространств. И в глазах отсутствовало выражение ужаса и понимания предела. Они застыли в последнем восторге от ощущения последнего объятия самого близкого ему в этом пахнущем тленом и разложением смрадном месте человека. Меня.

Своего палача.

А я ухватил его подмышки, аккуратно принял расслабившееся отяжелевшее тело, и с усилием, осторожно опустил его на резиновый пол. И мелькнула в моём сознании умирающая белая крыса. Как подлый удар электрическим шокером. А лев вмазал лапой по стене так, что выпал булыжник и посыпался цемент. И от рёва мелко дрогнули стены. Камень лабиринта вдруг поплыл, трансформировался, начал менять структуру. Это опустилась на него облако коррозии от понимания перехода за грань невозвращения. Черта между жизнью и смертью, потеря моего лучшего друга, убийство формального брата своими руками. И горечь со скорбью дико и надрывно завыли набатом у меня в голове.