Игорь Родин - Совесть палача

При моём появлении он дисциплинированно встал. Я махнул ему ладонью садиться. Тот опять послушно сел на край кровати. А я уселся напротив, на табурет, положил перед ним лист с бланком прошения, и сказал:

— Здравствуйте, Александр Владимирович. Я — полковник Панфилов, начальник учреждения. Моя обязанность — предложить вам написать прошение о помиловании в Верховный совет. Или подписать акт отказа о помиловании. Что будете писать?

— Здравия желаю, товарищ полковник, — дребезжа голосом прогундел он.

— Гражданин, — поправил я. — Теперь я — гражданин полковник. Не товарищ. Вы, я так понимаю, военный?

— Так точно, — он немного стушевался, позабыв при виде больших звёзд новую манеру обращения. — Я майор вэ-вэ-эс.

— А разрешите полюбопытствовать, что это за статья такая у вас экзотическая? А то я запамятовал.

— Это… Измена Родине… В пользу сопредельного государства Беларусь… — слова явно давались ему с трудом.

— О! И что же вы натворили? Заговор против власти? Шпионаж? Или выдали военную тайну?

— В моём деле всё написано, — с трудом проглотил ком Чеков. — Только это неправда.

— Как так?! — я поднял брови с ухмылкой.

— Меня подставили! Убрали, как мешавшую воровать помеху. Только как теперь это доказать?

— Хорошо. Я понял. Так вы будете писать?

— Буду! Хоть в моей ситуации это и не имеет смысла. Давайте!

Он схватил протянутую ручку, наклонился чёрно-седой головой над листом, вычитывая его и выискивая строчки для заполнения. Чётко и грамотно накидал текст. Расписался и поднял на меня лицо с глазами, полными надежды. Да вот только эта птичка редко залетает сквозь решётку нашего острога. Не любит она духоты камер и общей нездоровой атмосферы. Даже мне она не давалась очень долго.

— И всё же, Чеков, что же вы там такое совершили?

— Зачем мне рассказывать о том, чего я на самом деле не делал? — резонно упёрся он. — Я перешёл дорогу большим «шишкам» из министерства обороны, теперь вот под расстрельной статьёй. Так чего зря сотрясать воздух?

— Раз так, то не буду вас задерживать, — пошутил я. — Ваше прошение будет отправлено первым курьером. Ответа ожидайте в течение месяца. Или двух, но теперь такие дела быстро решают. Так что у вас есть примерно три декады для того, чтобы пожить на этом свете. А потом — по решению комиссии. До встречи!

Я поднялся и прошёл к двери, но перед тем, как выйти, неожиданно оглянулся. Чеков всё сидел в той же позе, но теперь надежда вытекала из его глаз, как лёгкий туман, разгоняемый душным солнцем нагнетаемого страха. Он внятно понял тот простой факт, что теперь у него начал незримо тикать безжалостный и равнодушный механизм обратного отсчёта времени его жизни. А в конце — один патрон. Или несколько, если не повезёт.

Что ж, процесс пошёл. К тому времени, как придёт его письмо, он станет совсем другим. Страх раздавит его, а если он действительно не виноват, то возможна ещё более отвратительная метаморфоза. Военный превратится в комок гнева и ярости, пульсирующий иногда чёрными жилками обречённости. И тогда он станет опасен. И мне теперь нет никакого интереса заставлять его раскаиваться, переубеждать или просто вгонять в ничтожество. Кончились мои сомнения и поиск тропинки. Не нужна мне незримая и неощутимая, но сытная кровь для подпитки. Мой вампир уютно уснул в своём гробу, налитый теперь под завязку и потерявший аппетит из-за нового наполнения. Он перестал требовать очередных порций и доз, перейдя на негасимый огонь нового топлива сакральных знаний. Сменил обеднённую жижу из временного превосходства на высокооктановую уверенность абсолюта.

Теперь я неуязвим.

Захлопнув дверь, я посмотрел на дежурного:

— В какой второй?

— Тут, — опять лаконично пояснил немногословный старший смены и отпёр соседнюю камеру.

Я шагнул вперёд, взглянул на заключённого и тут, будто земля рванула из-под ног и горло перехватило, как если бы я подавился или втянул полные лёгкие ядрёного самосада.

У меня так было в благословенные армейские времена. Тогда у нас, солдат, как, впрочем, и всегда, был «напряг» с куревом, и мы постоянно «стреляли» сигаретки у местных аборигенов. А те, будучи жителями глубинки, курили в основном махорку, выращенную на своих наделах. Она даже на привычный табак не походила, напоминая скорее какие-то белёсые пеньки и ярко-зелёный покрошенный лопух. И была очень крепкой. Они мешали её с обычным, сигаретным бурым табачком, чтобы придать употребимый вкус и приемлемую крепость. Так вот, однажды, уставший от постоянного выклянчивания «закурить» колхозник отсыпал мне щедро своего самосада. Как потом выяснилось — неразбавленного. А я не обратил внимания, свернул «козью ногу» и сделал первый большой вдох. И всё. Будто в моём организме кто-то отключил функцию дыхания. Ни туда, ни сюда. Я даже испугался, что задохнусь. Потом, кое-как я прокашлялся и продышался, но эти пару минут ржал весь тот кагал, что замолкнув, и в предвкушении ждал кульминации этого оскорбительного шоу. Потом я всегда внимательно проверял качество «махры».