Игорь Родин - Совесть палача

В фойе и на манеже пахло по-другому. Там, как старая вода в аквариуме, стоял неистребимый запах дикого зверья, приятно-волнующий и будоражаще-тревожный. И когда мы вернулись на свои места, по периметру манежа уже установили высокие прямые решётки. Выступала труппа львов. Всё по одной заезженной схеме — прыжки через кольца и друг друга, пробежки и прочая лабуда, честно говоря, не этим мне то представление запомнилось.

А вот под занавес маэстро укротитель вдруг предложил любому из зрителей войти один на один в клетку со львом. Мои оголтелые и чумные от пива товарищи принялись возбуждённо подначивать и подпихивать меня в плечи, и я, сам уже возбуждённый и заинтригованный, неожиданно решился и поднялся. В голове билась мысль, смогу ли я, не страшно ли мне там будет и, как ни странно, успеть бы вперёд любого другого добровольца. Но больше дураков не нашлось и я, с неким замешательством ступил на опилки круглой плоской чаши манежа.

Усатый, наряженный в гусарский мундир помидорного оттенка, маэстро восторженно вещал про мою смелость, потом махнул кнутом с оглушительным, как выстрел, щелчком. Милостиво дал его попробовать мне. Я, чувствуя себя почти Индианой Джонсом, взял бич, или кнут, как потом он объяснил, арапник, и тоже залихватски махнул. Но щелчка не вышло. Зал обидно посмеялся над моей неловкостью. Оказывается, не простое это дело, разгонять кончик хлыста до сверхзвуковой скорости, дающей тот самый сочный щелчок.

А потом он коротко проинструктировал меня о том, чтобы я стоял и не вздумал шевелиться, когда в манеж войдёт лев. И покинул арену в наступающей тишине, громко лязгнув железом решётки. И когда я остался один, если не считать одинокой тумбы, посреди этого амфитеатра, как неумелый гладиатор с дерьмовым кнутом, а все тысячи глаз с жадностью ждали зрелища, мне стало не по себе. По спине невольно побежали мурашки, а пальцы впились в арапник.

Часто забухтела барабанная дробь, и под скрип калитки на манеж вышел, неслышно ступая мягкими сильными лапами, здоровенный гривастый лев, тёмно-жёлтый с коричневыми подпалинами, даже с виду бывалый и матёрый. Вот тут-то я окончательно осознал, что стремительно трезвею. Лев чуть приостановился, внимательно меня осматривая, а моя душа рухнула в самые пятки, напоследок так крутанув стартер сердца, что оно застучало быстрее поршня в мотоциклетном цилиндре. Зверь же, оценив это жалкое зрелище, привычно протрусил к тумбе, вскочил на неё и устало ссутулился, вновь вперив в меня свои круглые жёлтые глазищи. А я смотрел, не моргая, следил за каждым его движением и быстро, неуклонно трезвел. Сколько это длилось, я не помню, но к друзьям я вернулся в растрёпанных чувствах из смеси радости и обиды пережитого страха, совершенно трезвым.

Вот и сейчас страх выгнал из меня весь алкоголь. Потому что на мой вечно пустой внутренний манеж выползла из глубин подсознания моя жёлто-палевая гривастая совесть с совиными глазами. Она по-хозяйски запрыгнула на тумбу, словно понимая, что дрессировщика, способного защитить, на этом ночном представлении не будет. И можно не спешить. А я осторожно следил, сжимая арапник трезвомыслия, пользоваться которым я так толком и не научился. И запах страха, как запах львиного мускуса, слоился по этому призрачному цирку, ничем не выветриваемый.

Кстати, после я узнал, что тот лев, что произвёл на меня такое неизгладимое впечатление, на самом деле проделывает этот трюк уже много-много лет, а сам он едва таскает ноги, ибо уже стар и немощен. По сути, я интересовал его чуть более, чем та тумба, на которую он привычно забрался. Так что опасности для меня не было никакой. Если бы только я сам не полез бы к нему обниматься. Только тогда я этого не знал и, мозги мне прочистило основательно.

Моя совесть тоже старалась казаться старой и равнодушной. Только я знал, что она терпеливо ждёт, когда я ослаблю внимание и отвернусь. И мы следили друг за другом, сначала плотно, потом вполглаза, а потом, под утро, спасительное беспамятство, усталость и посталкогольная интоксикация сморили меня, успев лавиной унести куда-то в недра сна без сновидений, мимо впустую щёлкнувшей пасти зазевавшейся совести.

Суббота!

Выходной для большинства трудового честного населения с чистой совестью и полным контролем над страхом. Я встретил её рывком, проснувшись от того, что успел увидеть зародыш сна. Там как всегда мелькало что-то непотребное, извращённое и гадливое. Как винегрет из картин Сальвадора Дали. Ничего не понятно, но отвратительно и тревожно. И успел ухватить посыл: «Я скоро до тебя доберусь!».