Игорь Родин - Совесть палача

Покой!

Вот главное наслаждение человека. Не радость, не восторг, не половодье гормонов, не вкус самого изысканного яства, и никакие прочие ощущения, вроде триумфа и доминирования. Никакая власть и никакие блага не выражают той эйфории, которую даёт простой покой. Когда ты ничего не должен миру, и мир ничего не хочет от тебя. Стрелки на весах поймали равновесие. Крашеные зелёные уточки сошлись носик в носик. Как на старом рынке моего детства. Баланс и равновесие.

Покой.

Покой нарушил телефонный звонок. Такси ожидало меня внизу. Я прошёл в комнату и с удовлетворением отметил, что Петя, как примерный отец и муж покладисто уложился в постель. Вернее, он рухнул, в чём был, поперёк не разобранной кровати и теперь что-то себе булькал углом рта в подушку, успев основательно отрубиться. Одну руку он заложил под голову, вторую вытянул вдоль туловища. Ступни висели через край, и на одной ещё чудом покачивался маятником тапок. Рядом с безжизненным телом чернел прямоугольник смартфона. И мне пришла в голову шальная мысль.

Я ухватил его аппарат, порылся в приложениях и отыскал диктофон. Включив, поднёс к губам и замогильным протяжным голосом провыл:

— Пе-е-е-тя-я-я! Пе-е-е-тя-я! Помоги-и-и мне-е-е! Пе-е-е-тя-я, здесь так хо-оло-одно-о! Зачем ты сделал это со мно-о-ой?! Заче-е-ем?! Пе-е-е-тя-я!! У-а-а-а-у-у-у!!

После этого я сохранил запись и теперь откопал будильник. Поставил на его мелодию свою жуткую запись, а время выставил на полчетвёртого ночи. Авось уже проспится и услышит. Потом аккуратно уложил заряженный гаджет на тумбочку, чтобы звук хорошо отражало.

— Спи спокойно, боевой товарищ! — тихонько проговорил я себе под нос, прощаясь. — Родина тебя не забудет!

И вышел за дверь, стараясь не шуметь. Благо она защёлкивалась на замок и снаружи, стоило её захлопнуть. Не дожидаясь лифта, так как этаж у Пети был всего лишь третий, я дробно ссыпался по лестничным пролётам вниз, прихватывая на поворотах стыки перил. Машина терпеливо ждала меня уютным островком света над панелью. Водитель неторопливо и смачно курил в форточку.

Мы помчались по тихим безлюдным улицам с редкими автомобилями, терзаемым только сполохами зелёного, жёлтого и красного светофорных маяков. Фонари проливали конусы какого-то гнойно-коричневого света себе под основания. И ещё мерцали всеми оттенками жёлтого разрозненные и несимметричные окна в панельных унылых «хрущобах» и свежих кирпичных многоэтажках.

Я жил в другом районе и, когда мы въехали в него, разбитые дороги прогнали сморившую меня дремоту. Я часто заморгал и начал озираться, не узнавая привычные улицы. Потом определился и сориентировался, показал шофёру, где удобнее и скорее проехать в наших лабиринтах дворов и проездов.

А когда уже дома выключил свет и с облегчением растянулся под одеялом, вдруг чётко и остро осознал, что совершенно трезв. И первый робкий ночной страшок кольнул меня в сердце комариным жалом, будто проверяя, годится ли эта кровь, чтобы её попортить или стоит подождать, пока клиент окончательно созреет. И не найдя алкоголя в пробе, осмелел.

Кто-то скажет — хороший метаболизм! Здоровое сердце гоняет кровь по чистым сосудам, почки неутомимыми насосами перекачивают через себя жидкость, печень мощным влажным тугим фильтром абсорбирует заразу. Поджелудочная вырабатывает на-гора ферменты, расщепляющие и преобразующие яд в воду и какие-то кислоты. Механизм работает, как часы и мне можно только позавидовать. Ведь мне вдвойне повезло. Я, при всём том обилии алкоголя, что потребляю последние полгода, ни разу не почувствовал себя от него зависимым. Беспричинная рефлекторная тяга отсутствует напрочь. Пью только по суровой необходимости.

Говорят, алкоголь — бич нашего общества. Бич. Кнут. Арапник. Мне вспомнился мой давнишний поход в цирк в компании одногруппников из юридического института. Представление тогда давали не очень интересное для нас, здоровых жизнерадостных лбов, поэтому мы, как могли, сдабривали и веселили его прихваченным с собой пивом. Не таким, какое мы пили с Петей, а обычным, как сейчас модно говорить, порошковым. Дерьмовым пойлом, кое-как дозревавшим уже в «сиськах», с невразумительным, но пафосным названием. То ли номерная «Северная Пальмира», то ли «Жирдяй», не помню. Не в этом суть. Главное, шибало оно по башке здорово, особенно на голодный студенческий желудок.

А изюминкой представления было второе отделение. Чего, собственно, все собравшиеся и ждали, а уж мы, разогретые «пивчанским», особенно, исчерпав в первом все остроты по поводу неуклюжих акробатов, некрасивых гимнасток и несмешных клоунов. И исчерпав само пиво. В антракте мы выскочили в заплеванный вонючий туалет с остатками былой роскоши, покурить. Хромированные рукоятки для ручного слива над фаянсовыми писсуарами с оранжево-ржавыми полосами на внутренних поверхностях. Стены, нарезанные, как вафли, в мелкую клетку облупленного и сколотого кафеля. Широченные, но с почерневшей по краям амальгамой, зеркала. Высоченный потолок и мёртвенные синюшные лампы дневного света, тревожно и неравномерно помигивающие. Хорошо, что граффити тогда ещё только набирало обороты и малолетние вандалы не добрались до такого роскошного сортира, каким был цирковой. И непередаваемый убойный запах настоявшейся на хлорке ссанины.