Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

В маленьком катере стоял солдат. Болтавшиеся без дела портовые рабочие обернулись и глядели им вслед.

«Факт, мы отплываем», — подумал секретарь и неожиданно удивился тому, что они действительно отплывают.

Катер пробирался между стоящими у берега гигантскими кораблями. Вдруг Стеклянный Глаз подскочил. Хотя он никого и не видел, но услышал протяжный вой.

— Это он!

Чиновник, любитель собак, невольно взглянул на часы.

— Слишком поздно!

На набережной стоял Барашек, напавший на след своего хозяина, и душераздирающе выл. Стеклянный Глаз оцепенел.

«Да, — подумал секретарь, — от добрых чувств нас постепенно отучат». На борту их встретил молодой офицер. Чиновник передал ему документы и вернулся на берег. Двадцать один пезо — все что осталось от стофунтовой банкноты — им разрешили взять с собой. Матрос снял с них наручники.

В ту самую минуту, когда чиновник, схватив охрипшего, но все еще громко воющего Барашка за поводок, втащил его в машину, огромный пароход тронулся.

Они стояли у борта, не касаясь его, заложив руки за спину, как если бы на них были наручники.

Все осталось там: мертвый портной, Барашек и последняя надежда.

«Швырни его вниз, в вонючую воду!»

«Что швырнуть?» — спросил сам себя секретарь.

«Свое сердце!»

В Марселе, куда пароход зашел, чтобы сдать груз кишок для колбас, секретарь и Стеклянный Глаз сбежали. Они не хотели возвращаться в Германию.

В пестром портовом городе, — вот когда осуществились, наконец, их мальчишеские мечты, — где матросы всех стран и всех цветов кожи просаживали свое жалованье в кабаках и борделях, даже видавшие виды гуляки и посетители открытых кафе с удивлением оглядывали две до предела истощенные фигуры. В своих некогда белых костюмах, со свалявшимися волосами и впалыми, месяцами небритыми щеками, они напоминали диких зверей, всем на удивление поднявшихся на задние лапы, обутые в невообразимые сандалии.

— Нас еще чего доброго заберут в зоопарк, вот увидишь, — сказал секретарь.

После полудня, выбравшись за город, они валялись голые на солнце, сушили волосы и сторожили свои выстиранные костюмы. Но только здесь вместо ивовых кустов цвели эвкалипты, и портного с ними не было, и стофунтовой банкноты тоже. Уставившись прямо перед собой, оба думали об одном и том же.

В Марселе им, наконец, повезло — секретарь нашел работу.

Когда бритва франтоватого парикмахера отскоблила лицо секретаря и на затылке звякнули ножницы, хозяин парикмахерской нерешительно подошел к нему и на ломаном немецком языке спросил с удивлением — естественный ли цвет его волос.

— Да нет, что вы! Я каждый день крашусь, чтобы быть красивей.

Хозяин осторожно поднял с пола прядь и поднес ее к окну, любуясь рыжевато-золотистым отливом, который невозможно получить никакой краской.

Через два дня — специально заказанный костюм был уже готов — безукоризненно одетый секретарь сидел в удобном кресле в витрине парикмахерской и, краснея и бледнея, курил сигареты с такой быстротой, словно получал плату именно за куренье.

Одна половина его волос, разделенных посередине пробором, была выкрашена в черный цвет; на них указывала стрелка с надписью: «Вот естественный цвет волос этого господина». Надпись на огромной стреле, направленной на неокрашенную часть головы, гласила: «В такой чудесный рыжевато-золотистый цвет красит моя краска для волос. Только «Бравур» дает столь красивый и естественный цвет».

Полицейские вынуждены были принять меры, чтобы предотвратить затор уличного движения возле парикмахерской.

Однажды в парикмахерской появился полицейский и потребовал документы известного всему городу господина, до сих пор не отметившегося в полиции.

Перепуганный хозяин, прекрасно знавший, что у секретаря не было французской визы, многословно обещал на другой же день все уладить. Но секретарь предпочел нарушить контракт, он не вышел на работу.

В какую страну они желают выехать? Какие имена надо вписать в паспорт?

Они решили ехать в Италию, а в паспорта попросили вписать их собственные имена, чтобы не было противоречия с прочими документами.

На следующий день, получив фальшивые паспорта, они уехали в Геную. У них было семнадцать пезо и восемьсот форинтов, к тому же у каждого пара обуви и приличный костюм, которые они выменяли у старьевщика на элегантное платье секретаря. Правая часть прически секретаря сохраняла мертвенно зеленый оттенок. Каморка, которую они сняли, да и матросский кабачок, запах, посетители и даже вид на порт, набитый кораблями, и на открытое море — все вокруг, — словно все портовые кабаки мира были на один покрой, — так напоминало им их убежище в Буэнос-Айресе, что им даже показалось, будто они опять в Аргентине.