Юрий Любопытнов - Озеро призраков

Сейчас, когда он захватил Оринку, они стали ещё злее. Сотник не разрешает им брать в лагерь женщин, а ему не поперечил, вот они волком и смотрят.

Он увидел девушку, когда она выскочила из охваченного огнём дома и побежала в лес, надеясь там найти спасение. Лицо её разгорячилось от быстрого бега, русая коса металась по груди. «Богигня», — подумал Добжинский и пришпорил коня. Им овладел азарт погони. Азарт охотника. «Уйдёт или не уйдёт? — думал он. — Не успеет… Лес близок, но до него надо добежать». Он оглянулся. Ему показалось, что за ним скачут казаки. Но сзади никого не было. Казаки, увлечённые разграблением деревни, не стали связываться с живой добычей. Им важнее было вывести со дворов скотину, забрать рожь или ячмень.

Ладная фигура девушки становилась всё м ближе и ближе. Она бежала, не оглядываясь, два или три раза споткнулась, но не упала и продолжала свой путь, стремясь быстрее добраться до спасительного леса. Шляхтич настиг её почти у самой опушки, спрыгнул с коня и преградил дорогу. Орина тяжело дышала. Щёки горели румянцем, а большие синие глаза с длинными ресницами, отрешённо гневные, были прекрасны. Она подняла с земли изогнутый сук и готова была дать отпор приближающемуся к ней человеку. Увидев полный ненависти взор, Добжинский подумал, что достоинств у этой русской девушки, пожалуй, не меньше, чем у иной знатной паненки.

— Вы моя пленница, — сказал он галантно и подал руку. Она отступила на шаг, испуганно глядя на шляхтича.

— Сопротивление бессмысленно, — продолжал Добжинский, — вам некуда уйти. — И он обвёл руками пространство. — Лес вас не спасёт, а дома ваши горят.

Оринка оглянулась и увидела, что три дома из шести пылают, поднимая к небу густые клубы дыма.

— Тятя, матушка! — закричала она, бросилась в сторону деревни, закачалась и упала в беспамятстве.

Такой оборот даже обрадовал Добжинского. Меньше хлопот. Первым делом он решил отвести девушку в лагерь, поэтому, когда подъехали казаки, он вскочил на коня и принял на колени бесчувственную полонянку.

— Ай да пан, — рассмеялся Мокроус, — сумел себе игрушку раздобыть.

Его разгорячённое лицо было мокрым от пота. К жупану прилипла сенная труха и солома. Он то и дело слюнявил свои усы и закладывал их за уши, а они не хотели подчиняться и снова падали.

— Скот ведите в лагерь, зерно грузите на подводы и тоже в лагерь, — отдавал он распоряжение подъехавшему Говерде.

— Слушаюсь, — громко, чтоб слышали все, ответил Говерда, во, дескать, сотник меня всегда отличает от вас, и, поправив кучму, исполненный важности, поехал к пылающим избам.

— Ты мне не бунтуй казаков, — сказал Мокроус Добжинскому, когда они остались одни и видя, что тот решил везти пленницу с собой. — Они изорвут тебя, а девку истерзают.

Добжинский вытащил саблю из ножен.

— Моя добыча, — зло ответил он и взглянул на беспамятную Оринку. — Пусть только посмеют, сразу отведают шляхетской сабли. — Из тихого и вкрадчивого он превратился в разъярённого человека. Глаза округлились, а нижняя губа тонко подрагивала. — Пусть только посмеют, — повторил он. — Я скажу гетману Лисовскому, что твои казаки творят бесчинства с добычей шляхтича. Что добыто в честном бою, то по праву принадлежит завоевателю. Что ты грабишь зерно и скот или что иное, то принадлежит тебе, то твоё, а то, что я добыл, взял полонянку, то моё.

— А бес с тобой, — выругался Мокроус. Шляхтич проявлял завидное упорство. — Вези свою добычу, но пеняй на себя — за казаков я не ручаюсь…

— Зато я ручаюсь за себя, — важно сказал Добжинский и, засунув саблю в ножны, поехал в лагерь, одной рукой прижимая к себе полонянку, а другой держа узду.

Когда Оринка пришла в себя, то увидела, что лежит в шатре на ложе из веток и травы, рядом стоит молодой иноземец в расшитом кафтане и смотрит на неё. Она тихо ойкнула и опять закрыла глаза.

— Тебе нечего бояться, — сказал ей Добжинский. — Они ничего не посмеют тебе сделать, — продолжал он, имея в виду казаков. — Ты понимаешь меня?

Оринка ничего не ответила. Она не знала, кого ей больше остерегаться — свирепых казаков или этого молодого по виду боярина, говорившего на плохом русском языке.

— Домой хочу, — сказала она, приподнимаясь на постели. — Хочу к тятьке и мамке. — Глаза её выражали испуг и отчаяние.