Юрий Любопытнов - Озеро призраков

Разбуженный шумом, у костра уже сидел на седле Мокроус, без кучмы, но с саблей и в наброшенном на плечи кунтуше. Темнел оселедец на бритой голове. Кончики усов он послюнявил и заложил за уши. Рядом с ним, опираясь на саблю, стоял Добжинский. Его жупан был распахнут, поверх него была наброшена какая-то тёплая накидка без рукавов, напоминающая плащ, расшитая по бортам блестящим позументом. Сдвинув широкие брови, настороженно и сурово сопел Говерда, кончиком обнажённой сабли толкая головешку в костёр. Среди казаков возвышался долговязый Чуб, покусывая навёрнутый на палец ус. К костру подвели и толкнули перед Мокроусом Никиту. Возле ног бросили отнятый топор.

Мокроус при виде ночного нарушителя нахмурился, но не произнёс ни слова. Ему принесли кучму, и он надвинул её на бритую макушку, положил саблю на колени и только после этого спросил:

— Хто такий? Що тут робишь?

Никита посмотрел на обступивших его казаков. Вот они какие! Говорят по-чудному, вроде по-нашему, а послушаешь — половину не поймёшь. Они грабят и убивают. Рассказами о них пугают детей. Но, как ни странно, он их в эту минуту не боялся. Он думал: «Хоть бы Орина какую весть подала, если жива. А может, её и нет здесь». Сначала он хотел всё чистосердечно рассказать казакам и попросить, чтобы они отпустили его невесту. Но, глядя на их угрюмые лица и понимая, что они не такие люди, которые могут помочь ему, решил ничего не говорить, что касалось Орины. Они не знают его намерений и это хорошо. Авось, кривая куда-нибудь да выведет. Поэтому на вопрос сотника он ответил:

— Из Кудрина я. Заблудился.

— А зачем топор?

— Дрова с тятькой рубили. Дровяница тут недалеко у нас. Тятька-то пошёл торной дорогой, а я напрямик, с дороги-то и сбился. Вот и плутаю. Иду, темно, вдруг смотрю огонёк светится, подумал, может, смолокуры, их у нас здесь много по лесам, думаю, подойду, поспрашиваю дорогу…

— А навищо за возами ховался? Видивлялся?

Мокроус, разговаривая с Никитой, постоянно путал русскую речь с украинской.

- А я подошёл, вижу вы не смолокуры, А кто же тогда?! Вот стоял и смотрел.

— Говоришь складно, — насупив брови, сказал Мокроус. — Да веры тебе у меня нет. — Он пристально посмотрел на парня.

— Брешет он, — выступил вперёд Говерда. — Никаких дров он не рубил Это лазутчик москальский… Он послан выведать о нас. Дать ему батогов, быстро всё расскажет.

— Так скажи нам, — вкрадчиво произнёс Мокроус, — что ты лазутчик, и мы тебя отпустим без худа, а не то изведаешь плетей.

— Никакой я не лазутчик, — снова повторил Никита. — Из Кудрина я, сын Фёдора Вороного. — А сам думал: «Где же Орина? Почему её не слышно?»

— Что с ним разговаривать, — вскипел Говерда. Он схватил Никиту за плечи и встряхнул его. — Дать ему батогов, быстро язык развяжет.

— А ну не трожь, — вскипел Никита, ударяя по рукам Говерды.

— Ах ты, пёс москальский, — взревел Говерда и плетью хлестнул по лицу парня.

Никита сморщился от боли и пнул Говерду ногой в пах. Тот согнулся, бросил плеть и зажал руками низ живота. На Никиту вмиг набросились четверо казаков, сдёрнули кафтан и связали руки ремённой верёвкой.

— Я сам его накажу, — сказал Говерда, оправившись от боли.

Ему никто не перечил. Он схватил Никиту и, толкая, подвёл к дубу. Подняв руки пленника кверху, он прислонил его животом к стволу и обкрутил ноги и плечи сыромятным ремнём.

— Сейчас будешь у меня разговаривать, — повторял Говерда, делая своё дело. — Будешь у меня покладистей, пёсье семя. Я тебе покажу, как пынать казака ногами.

Остальные стояли у костра и никто не пытался вмешиваться. Одни, — потому, что такие говердовские выходки были обычны, другие, — хотя была ночь, — хотели немного поразвлечься.

— Подбавь дров в костёр, — распорядился Мокроус. — Я что-то плохо вижу. — Он удобнее устроился на седле, предвкушая очередную забаву.

Трое казаков помчаличь исполнять приказ начальника. Скоро костёр пылал, вздымая к небу огненные языки пламени, счало так жарко, что казакам пришлось отступить на несколько шагов назад.

Говерда в случаях, когда надо было наказать провинившегося или попытать пойманного, или оказывающего сопротивление, был незаменим и всегда исполнял роль палача. Крепкий и злой, он, как никто другой, подходил для заплечных дел.