Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Ты ли это?

— Как видишь. — Я не знал, куда деваться.

— Ты? — повторила Катюша, все еще не веря, и добавила: — Вот и встретились!

Я улыбнулся, и улыбнулся, должно быть, глупо. Глаза у майора сощурились.

— А мы-то гадаем, — сказала Катюша, — что с тобой. Мать плачет. На розыск подавать хочет. Чего же ты не писал?

Я страдал оттого, что Катюша увидела меня таким. А она опять спросила:

— Как же ты жил все это время?

Ее взгляд наткнулся на мой дырявый сапог, и я почувствовал, что у меня даже спина вспотела.

— Вот уж не думала, — сказала Катюша.

— Судьба! — Я попытался улыбнуться, и опять получилось глупо.

— Чепуха. — Катюша положила мне руку на плечо. — Домой возвращайся.

— Нет! — возразил я. — Домой мне сейчас нельзя.

— Зря. — Катюша осуждающе посмотрела на меня. — Мать все поймет — на то она и мать.

— Пока на ноги не встану — домой не вернусь, — проговорил я с глупой самоуверенностью.

— Он правильно рассуждает, — вступил в разговор майор. — Я не имею права вмешиваться, но…

— Познакомьтесь, — спохватилась Катюша.

Майор назвал себя. Я щелкнул каблуками четко, как в былые времена. Он спросил:

— За что орден получили?

Я ответил.

Майор одобрительно кивнул, и я подумал, что все-таки воевал неплохо, что в моей солдатской биографии нет ничего позорящего меня.

— Хочется дать вам, товарищ, добрый совет, — сказал майор. — Не позорьте солдатскую честь, орден, который вы носите, и медаль… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю.

— Матери что передать? — грустно спросила Катюша.

— Скажи ей, что встретила меня, что я часто вспоминаю о ней, а больше ничего не говори, ладно? Я сам напишу ей и объясню…

Я только сейчас заметил, что Катюша очень изменилась: помолодела, похорошела. Ее глаза светились, посмуглевшая кожа на оголенных руках придавала ей вид южанки. Катюша всегда одевалась просто, но со вкусом. Она все шила сама, и сейчас чуть суженная юбка, охватывающая ее почти девичью талию, и белая блузка делали Катюшу похожей на невесту. Она сказала:

— Может, больше не увидимся никогда. В другой город приглашают меня жить.

— Куда? — поинтересовался я.

— В Астрахань. — И добавила быстро: — Только я еще ничего не решила.

Она сказала это, и я понял: ее слова предназначаются для майора, а он смотрел на Катюшу с ласковой строгостью.

— Как ты очутилась тут? — спросил я.

— На курорт ездила. Помнишь, я говорила тебе, что мне профсоюз путевку обещал? Я в Боржоми была. Вот там мы и познакомились. — Она взглянула на майора. — На обратном пути решила крюк сделать, чтобы в Астрахани побывать. Климат там, говорят, тяжелый.

— Зато рыбы много, — тотчас отозвался майор. — У солдата, я уже докладывал тебе, жизнь беспокойная: нынче в Астрахани, а потом приказ — и покатишь без возражения.

— Это меня не пугает, — тихо сказала Катюша, и я понял, что она уже все решила.

Майор и Катюша смотрели друг на друга, и я снова испытал ту боль, которую испытывал, когда пил у Зыбина чай. Катюша и майор разговаривали глазами. Я напомнил им о себе легким покашливаньем. Катюша спросила:

— Деньги у тебя есть?

— Есть, — соврал я.

— Не врешь?

— Нет.

— Ты не стесняйся — деньги у нас есть. — Катюша сказала «у нас», и я почувствовал, как у меня сжимается сердце. Мне тоже хотелось бы сказать не «у меня», а «у нас».

— Спасибо, — ответил я. — Обойдусь.

— Ну тогда прощай! Нам на поезд пора. — Катюша протянула мне руку.

— Всего хорошего. — Майор поднес руку к козырьку.

— И вам того же. Не обижайте Катюшу. Ей в жизни несладко пришлось.

— Знаю, все знаю, — сказал майор.

Когда Катюша и майор скрылись в толпе, я подумал, борясь с охватившей меня завистью и грустью: «Вот и она нашла свое счастье».

Вокруг сновали люди, безжалостно пекло солнце, названивали трамваи, неторопливо ползущие по раскаленным рельсам, листья на аккуратно подстриженных кустах и лепестки только что распустившихся роз покрывались тонким налетом мельчайшей пыли — не видимая глазом, она носилась в воздухе, обжигая лицо. Встреча с Катюшей и майором послужила последней каплей. Отчетливо возникла перед глазами Валька, и я с решимостью подумал: «Мало ли что говорил Зыбин. Надо бороться, надо встретиться с ней еще раз, надо поговорить!»

И я решил ехать на Кубань. Я чувствовал, что это последняя моя надежда.

На кавказском побережье цвели магнолии, а на Кубани в укрытых от солнца балках еще лежали лоскутки снега — ноздреватого, с черными вкрапинами. Земля казалась вспученной, отяжелевшей от влаги.