Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Привычка, — объяснил я.

— Надо отвыкать от дурных привычек, — сказала мать.

Я взял вилку. Подцепил картофелину. Картофелина шлепнулась в тарелку. Я чертыхнулся. Мать снова вздохнула, а я подумал: «Вилки, ножи — какая это мура!»

Мать морщится, как от боли, когда я употребляю грубые, не принятые в нашей семье слова. Таких слов в моем лексиконе теперь много. Мне кажется, так оно и должно быть: ведь я находился не где-нибудь, а на фронте…

1945 год. Осень. Еще не отменены карточки. Еще кое-где не соскоблены с окон бумажные полоски. Но настроение совсем другое — не то что два или три года назад. С газетных страниц, пахнущих типографской краской, смотрят на меня улыбающиеся лица: парни с отбойными молотками на плечах и девчата с пилами. Громкоговоритель каждый день приносит радостные вести: отремонтировано, восстановлено, построено… Комсомольские отряды уезжают в Донбасс. Спрос на рабочие руки. Повсюду расклеены объявления: требуются, требуются, требуются… На улицах полным-полно мужчин в серых шинелях без погон. По выправке сразу видно — бывшие фронтовики. В очередях и на кухнях гадают, когда отменят карточки.

Я живу ожиданием скорых перемен. Я весь — ожидание. «Еще чуть-чуть, — думаю я, — и…»

— Больно ты быстрый, — возражает Катюша. — Москва и та не сразу строилась. Сам небось видел, сколько всего порушено, сломано, изувечено.

Я слушаю Катюшу, а сам думаю: «Чепуха! Раз война кончилась — все будет. И не когда-то, не через месяц или год, а сразу».

За окном моросит дождик. Он не прекращается с того самого дня демобилизации. В комнате прохладно. На дровяном складе по-прежнему, как и во время войны, выдают по талонам осиновые бревна. Печь чадит. Измучаешься пока растопишь. Я уже извел все газеты. Солдатский паек — тот, что мне выдали в части, съеден. Вчера я ходил в магазин. Получил пятьсот граммов свиного сала, два килограмма макарон, а на мясные талоны — колбасу. Для меня это пустяк. На фронте, когда приезжала походная кухня, ребята кричали повару, показывая на меня: — Ему побольше сыпь, он у нас чемпион по каше. Повару нравилось, что я много ем, и он всегда накладывал мне с верхом. В госпиталях я каждый раз просил добавку…

Сегодня утром повестка пришла — в райисполком вызывают. Я не удивился: всех демобилизованных вызывают в райисполкомы насчет работы. Это правильно. Надо всем найти дело по душе. Интересно, что мне предложат. Специальности у меня, можно сказать, никакой. Стрелять умею — из десяти возможных семь. Могу пришить сам себе пуговицу, могу выстирать свою одежду, умею штопать — чуть-чуть. А полы драю — залюбуешься! Что еще я умею делать? Пожалуй, это все. Правда, до армии почти полгода я учеником строгальщика работал. На 2-м ГПЗ, что совсем рядом с нашим домом. Если прислушаться — слышен гул станков. Три или четыре раза в день над заводской трубой — ее видно с нашего двора — вспархивает белое облачко пара и раздается гудок. Но меня он не волнует.

Пошел я в строгальщики из-за пайка, из-за продуктовой карточки. Рос я тогда быстро, тянулся ввысь, как бамбук, а получал иждивенческую карточку. Отоваривались эти карточки хуже других, продуктов по ним выдавалось мало. Я часто думал: «За три дня запросто можно съесть месячный паек». Но не только это — голод — привело меня на завод. Все мальчишки с нашего двора стали к станкам. А я что, рыжий? И тоже пошел на завод. Работал в ремонтно-механическом цехе. Учил меня ремеслу дядька с помятым лицом, большой ворчун. То поднеси, это, туда-сюда сбегай, а учить не учил. «Некогда, — говорил дядька. — План гнать надо». План он выполнял и даже перевыполнял, был отличным строгальщиком, а учителем — курам на смех. Мне же хотелось постоять у станка, хотелось повертеть суппорт, хотелось потыкать пальцем в кнопки — в красную и черную. Но наставник не позволял. «Запорешь деталь, а я расхлебывай», — говорил он. Воспользовавшись его отсутствием, я все же включил станок и стал обрабатывать чугунную болванку. Очень интересная стружка получается, когда строгаешь чугун. Стальная стружка — колечки, отливающие синевой, а чугунная — кристаллики. Мне нравилось пропускать их сквозь пальцы… Сперва у меня все получалось. А потом я прибавил скорость и запорол деталь. Наставник увидел и лицом побелел. «Вредитель! — заорал он. — Посадить тебя надо!» Я чуть в штаны не наложил. Спасибо мастеру. Он успокоил строгальщика, сказал, что не боги горшки обжигают. После этой истории я уже не своевольничал. Когда повестка пришла, обрадовался. Начальник цеха хотел оформить на меня броню, но я взмолился и сказал, что на фронте принесу больше пользы.