Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

Испанов открыл левый глаз, специально, как показалось мне, посмотрел на часы, мол, что бы вы без меня делали, и скромно, но со вкусом объявил, как Юрий Левитан на День Победы:

— Ольга Мартынова!

Свет за окном померк, небеса совершили кульбит; наверное, я грохнулся в обморок, потому что дёрнулся от запаха нашатыря, который с крайне страдальческим видом совал мне под нос Испанов.

— Не надо было тебе так рано из больницы выписываться! — кудахтал он надо мной, хлопая меня по щекам. — Не надо было!

— Она согласна?.. — Я не узнал своего осипшего голоса.

О лучшем варианте на роль Гертые Воронцовой я и мечтать не смел и тут же забыл о Татьяне Чуприной к её безмерному огорчению.

— Ещё бы! — самодовольно хихикнул Испанов и триумфально повёл молодецким плечиком. — Делаем нетленку! Так что готовься к рогу изобилия, славе и ковровой дорожке!

И мне показалось, что это не я под метр девяносто пять, а он — Испанов Роман Георгиевич собственной персоной, а лично я — маленький, горбатый и смешной, путаюсь под его ногами и задаю глупые вопросы.

— Я уже готов, — обрадовался я непонятно чему, представляя эту самую процедуру в Сочи, где я, кстати, никогда не был.

Испанов точно так же, как Амалия Рубцова, внимательно посмотрел на меня, чтобы поставить диагноз вялотекущей шизофрении, и снисходительно произнёс:

— Ну ладно… — и убрал нашатырь.

В глазах у него плавало сожаление, что он со мной, малохольным, связался и что я всё ещё пребываю в педиатрическом возрасте вечного провинциала, и что наивен до безобразия, не только потому что падаю в обморок, как малахольная курсистка, но и потому что полон романтических иллюзий в розовых ленточках под завязку.

В дверь настойчиво постучали, и вошла та, которую я боготвори и которую видел лишь на фотографиях и на экране. Шикарная и галантная, загадочная, как перуанская Мария, с красивыми жестами, с длинными, холеными пальцами — настоящая Герта Воронцова, за ней — странный человек, с искусственной нижней челюстью, которая напоминала клавиши фортепиано и клацала сама собой, в допотопной шляпе с круглыми полями и в таких же допотопными круглых очках, во всём, мне казалось — загримированный под молодого Депардье, только окающего по-русски, и с весёлым, жужжащим спиннером в раскормленных руках.

Они поздоровались и расселись. В комнате повеяло свежим запахом роз. Спиннер жужжал тихо и важно, как гироскоп на подлодке, и наводил на мысль о чрезвычайной серьезности мероприятия.

— Что… не узнал? — засмеялся Роман Георгиевич, видя моё изумление.

— Нет… — промямлил я и, кажется, забыл прикрыть рот, в который влетела любимая муха.

— Ну и не надо! — хохотнул Роман Георгиевич, подмигнув спутнику Ольги Мартыновой, и сделал чрезвычайно простецкое лицо.

Оказывается, он благоволил не только к одному мне, но ко всем этим прекрасным людям, обитающим на «Мосфильме». Я ещё не знал, что Ольга Мартынова — типичный продукт киношной индустрии.

Фальшивый Депардье небрежно крутанул свой спиннер, мол, бывают же чудаки. Чувствовалось, что он страстно хочет Ольгу Мартынову и она знает, что он её хочет, и что они, к нашему с Романом Георгиевичем огорчению, сейчас разделаются с нами, пойдут и лягут в постель. Это было крайне оскорбительно и вульгарно к нашему большому душевному расстройству.

— Я прочитала сценарий, мне понравилось, — голосом примы сказала Ольга Мартынова почему-то в адрес Испанова.

Я готов был плясать камаринскую. При чём здесь судьба? — радостно думал я, при чём? Однако, справедливости ради хотел возразить и даже с гордостью напомнить, что это я, а не господин Испанов являюсь автором романа, что это лично я, а не он придумал, создал и населил героями целый искромётный мир, впрочем, Роман Георгиевич великодушно опередил меня со сладкой улыбкой на устах.

— Автором романа, с которого написан так понравившийся вам сценарий, сидит рядом с вами, кстати, и сценарий его тоже.

Они, словно динозавры, повернули свои головы, полупали на меня, как на пустое место, фальшивый Депардье ещё пуще крутанул свой спиннер, Ольга Мартынова неопределённо кивнула портрету какого-то знаменитого киношного экс-босса у меня за спиной, и снова с умилением воззрились на Испанова, как на семистрельную икону. Я понял, что главный в этой комнате всё же Роман Георгиевич, а не я — придаток в виде версификатора, от которого ничегошеньки уже не зависит.

— Надо будет как-нибудь почитать, — фальшивым голосом сообщил фальшивый Депардье.