Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— Вот так всегда! — воскликнула она горестно и, видно, пожалела, что вызвала в качестве скорой помощи единственного верного друга семьи.

А я с облегчением сообразил, что она ничего не поняла, что боится и за Валика, и за себя, и за то, что её жизнь готова измениться самым коренным образом. А кто не боится? — спросил я себя и словно уткнулся в стену: вспомнил фронт, то время, когда, действительно, ничего не боялся, потому что из-за смерти жены и дочки Вари жил одним днём, часом, одной минутой, и может быть, я специально высунулся из окопа под Саур-Могилой, чтобы меня убило; «есть ли что банальней смерти на войне», но вместо этого меня душевно покалечило, чтобы я только и делал, что тянул лямку под названием жизнь и мирил друзей в минуту их роковых выходок. Поэтому мне казалось, что я имею над Репиными в этом плане моральное преимущество, и твёрдо соврал:

— Он тебя любит!

И мне стало почти физически плохо, потому что любое воспоминание о прошлом выворачивало наизнанку. Но я уже привык быть немного не в себе, как привыкает монтажник к высоте, наркоман — к дозе, а проститутка — нескончаемым клиентам.

— Ты, правда, думаешь? — спросила Жанна Брынская с робкой надеждой, словно я был Булгаковским оракулом, а она — Воландом, или наоборот, какая разница?

Должно быть, по слепоте душевной я чего-то не разглядел в их отношениях, какой-то мелочи, которая решала судьбу брака, но не стал уточнять, потому что и так всё ясно: любить надо друг друга, не лаяться и не искать врагов на стороне, а жить в мире и согласии. В общем, я абсолютно бескорыстно подарил им шанс начать всё заново, но они ничего не поняли, эгоизм мешал и груз счастливого брака.

— Твой муж жив и здоров, и, кажется, умирать не собирается, — приободрил я её. — Обычная мужская болячка.

Не расскажешь же чужой жене всей правды о её муже. Это приравнивается к убийству ребёнка. Женщины, они как дети, верят в безгрешный брак и Святое Писание.

— Миша, его словно подменили, — пожаловалась Жанна Брынская, слава богу, без всхлипывания.

— Клонировали, — на всякий случай пошутил я, чтобы она, не дай бог, не прочитала бы на моём лицо мои мысли; скандала не оберёшься, да и морду надо оберегать от наманикюренных когтей.

— Он раньше таким не был, — зря понадеялась она на моё сочувствие.

Как ни странно, должно быть, она ещё помнила его с ярко-голубыми глазами, молодым, галантно и красиво ухаживающим в альплагере, например, на Эвересте или в Фанских горах, с тех пор глаза выцвели, а горы развалились; но всё равно хотела забить на вселенскую энтропию, чтобы воспоминания в реальности дополняли друг друга вечно, до гробовой доски, и даже после неё, потому что страшно до животных колик, то есть целенаправленно занималась самообманом. Её прекрасные веснушки, которыми Валентин Репин так гордился, окончательно поблекли от слёз, как октябрьские листья на газонах.

— Ты многого хочешь, — объяснил я ей, горой вставая на защиту Валентина Репина исключительно из-за мужской солидарности, — у мужчин тоже бывает климакс.

— Это не климакс! — в неприличном тоне воскликнула Жанна Брынская. — Это Синдром Мюнхгаузена!

Оказывается, она уже классифицировала психическое состояние мужа и поставила диагноз — какая-нибудь вялотекущая шизофрения с маниакальным отягощением.

— Какого Мюнхгаузена? — сделал я глупый вид, потому что уже устал от хитросплетения развода Репиных.

— Того самого! — съехидничала она. — Чтобы вокруг него все плясали!

— Дай ему отдохнуть, — посоветовал я сердечно, подумав, что энтропия — эта та фундаментальная штука, с которой шутки плохи, которая сокрушает всех нас без разбора направо и налево, и наши отношения тоже.

О виртуальном предательстве Валентина Репина с Моникой Беллуччи я ей, конечно же, говорить не собирался. Это была не моя тайна.

— А что толку? — горестно всхлипнула она, возясь со своим носом, как с мышеловкой. — Ему нравится страдать!

Я понял, что семейный мордобой давно перешёл у них в стадию нравственных пыток, и семибалльный шторма бушевали в их душах, как декабрьское море в Гурзуфе.

— Ну, я не знаю… — схитрил я, — купи ему пива в конце концов!

— А можно?! — Удивила она меня своим наивным отношением к жизни, мол, Валик ещё ничего не забыл, что он ещё вспомнил былые деньки и ночи, оттого и ревнует и к тебе, и к любому другому, даже к столбу с плафоном у дороги.

Хотел я сказать, что в реалии это уже не играет никакой роли, потому что возраст берёт своё, и характер портится, как рыба в холодильнике, но не сказал, а только крикнул: