Пал Сабо - Пядь земли

Сам Ферко в последнее время растолстел. Правда, только на лицо; а в остальном — как был, так и есть. Зато уж лицо! Будто пузырь надули сильнее, чем надо. Лоб, конечно, прежний, узкий, и потому голова у Ферко — как турнепс. Внизу в два раза шире, чем вверху. На подбородке — бороденка жидкая, будто бахрома на турнепсе…

Ребека, конечно, хорошо относится к Ферко, благодарна ему, что стал он отцом ее ребенка. А ведь у нее много в жизни было симпатий — да все очень уж быстро ее бросали… Что делать, если люди вокруг такие подлые!

Первый ее муж одну-единственную книгу читал всю жизнь — сборник заупокойных молитв: часто приходилось бедняге по ночам сидеть при покойниках. И одну-единственную бабу любил. Ее, Ребеку. А у нее и книг было много, и много поцелуев, много любовей. Можно сказать, она всех любила… Не сразу, конечно, а по очереди. Так приятно теперь вспоминать о том, что было. Когда одна она у себя, всласть, бывает, навспоминается…

А вообще, попав к Тотам, поняла она, что в этом доме каждый видит мир по-своему, не так, как другие. Будто собрали этих людей отовсюду, как придется… А все ж — вот поди ты — копится богатство, растет само собой. Словно в воздухе есть здесь что-то такое, что заставляет Тотов работать не покладая рук, гонит их, как ветер — перекати-поле. Правда, Балинт Сапора, работник, иначе говорит: по его словам, в этом доме и дурак богатым станет.

Что-то тут есть, пожалуй… Может, прежние хозяева оставили в стенах свой характер, свою жадность. А хозяев здесь сменилось много.

Однако сейчас пусто в доме; и в соседних домах пусто. Время стоит рабочее. И теплое. Хоть и дует ветер с юго-запада.

Порой замирает ветер, будто к чему-то прислушивается; в такие минуты солнце греет изо всех сил, и сразу мираж громоздится над полем, как аистиное гнездо над крышей.

Пшеница пестреет дикими маками и васильками: одни — красные, как кровь, другие — синие, как терн, прихваченный инеем. По меже вьюнок струится, белые цветы-колокольчики на нем как клочья пены. Трава на лугу волнуется под ветром, и хлеба растрепаны, будто волосы, которые ерошит ласковая ладонь. С криком мечутся над полем чибисы. Все кругом растет, подымается, лезет вверх, как тесто на дрожжах. Мужики кукурузу начали рыхлить.

Сразу возле деревни — выгон; дальше во все стороны расходятся полосы пашен; и все это разрезано надвое дорогой. Идет дорога с севера на юг или с юга на север. К востоку от нее — помещичьи оброчные пастбища и хлебные посевы, к западу — выкупные и инвалидные наделы.

Красный Гоз с Марикой кукурузу рыхлят на выкупной земле.

— Смотри, Марика, оставляй не гуще, чем я показал, — говорит Йошка и оглядывается на ряд, по которому Марика идет.

— Я так и делаю… да уж очень жалко их выдергивать…

Перед ней как раз три ростка кукурузных, близко друг к другу; примеряется Марика, который из них оставить. Один — плотный, крепкий, хоть и с четырьмя листками всего, другой — выше, но тоньше… трудно выбрать. И почему не жить всему, что родилось на свет?

— Надо, Марика, надо выдергивать. А то будет у нас то же, что у господина ректора было…

— О! А что у него было? Расскажи.

— Было дело так… Я еще парнишкой был, жили мы вместе с братом. Он тогда уже женился, вот мы все с ним и жили. Лошадь у него была своя; словом, обрабатывал он ректорскую землю, исполу. Я тоже ходил тогда кукурузу рыхлить; золовка как раз не могла, первенца кормила… В общем, рыхлим мы кукурузу, прореживаем, а ректор все вокруг околачивается. И все твердит, мол, погуще оставляйте, погуще, потому что где корень, там и початок. Ну, мы оставляем; ректор, думаем, ученый человек, знает, как надо. Что говорить: кукуруза хорошо росла какое-то время, а потом как ударит жара. Ух!..

— Ну и что? — не терпится Марике.

— Да то… так она и осталась, как была. Еле поднялась. Бледная стояла, хилая. А под конец желтой стала. Как огуречный цвет. Початков же на ней не было. Где были, так не толще моего пальца. И то в самом низу, у нижних листьев… Когда собирали мы урожай, ректор опять вокруг ходил, да помалкивал на этот раз. А брат очень был на него зол. Говорит… мол, верно вы сказали весной, господин ректор, что початок — там, где корень… ха-ха-ха… — смеется Красный Гоз. Втыкает лопату в землю, лоб вытирает рукой.

Марика тоже смеется. Аккуратно окапывает очередной стебель, еще и пальцами землю вокруг рыхлит: травинка там вылезла, выдергивает ее. Потом останавливается, разгибает спину.

Кукурузные листья зашевелились, зашелестели: туча растет над Керешем, из-под нее и вырвался ветер.