Пал Сабо - Пядь земли

Мужики бросаются на него, будто собаки на зайца. Тут уж давай бог ноги — мчится Мишка что есть силы. Так и не остановился до самой калитки Красных Гозов.

А Красный Гоз как раз ножку строгал для тачки: нынче утром лишь заметил, что треснула ножка. Пришлось чинить срочно: завтра на земляные работы выходить.

— Ты чего? — смотрит он удивленно на Мишку.

А Мишка стоит возле крыльца, мокрый, как мышь, и трясется; одно плечо чуть не до пояса отвисло.

— Землекопы чужие отлупили… и кувшин разбили еще… — если б стыдно не было, заревел бы Мишка в голос.

— Эй, дьявол! Ты им, наверное, сказал что-нибудь?

— Ничего я не сказал, мимо прошел и все… — рассказывает, как дело было. И плечо щупает.

— Сильно стукнули? Ну-ка, покажи, — и быстро стягивает Гоз с его плеча пиджак. — Синяк хороший будет, — говорит он. В таких делах Красный Гоз понимает.

— Я сюда прибежал, здесь ближе… — и тут не выдерживает-таки Мишка, начинает реветь в три ручья.

— Ну ладно, ладно, не реви, до свадьбы заживет, не бойся. Знаешь, как говорят? За одного битого двух небитых дают. Так что не горюй! Землекопов этих тоже можно понять: пришли они издалека, ну и вообще — шутить не любят. Не с чего им ласковыми быть. Сам подумай: жену оставили, дом, детей, занесло их черт те куда… — но тут замолкает: ведь Марика тоже по воду пошла.

— Сестру свою не видал?

— Нет.

Молча, проворно строгает Красный Гоз ножку для тачки; время от времени остановится, подует на нее, повертит. Вот с этой стороны еще подстрогать чуточку… С ножкой в руках идет к воротам, возвращается обратно. Ножик замирает у него в руке; прислушивается Красный Гоз. Мать несет с огорода корзину турнепса; в сенях двойняшки вопят, друг друга перекричать стараются. Не от боли, не от обиды, а от хорошего настроения… Где же Марика?.. Пошла по воду, и все нет ее… Прилаживает Красный Гоз ножку к перевернутой тачке.

Стукнула калитка. Вот и Марика.

Сразу видит Гоз: что-то неладно. И платок ниже у нее, чем всегда, на лоб надвинут, глаза затеняет. И очень уж легкими кажутся кувшины в руках. «Принесла?» — спрашивает ее Красный Гоз, а Марика и глаз не подымает.

Идет прямо к веранде, тянется через перила, кувшины ставит на место. Подходит к Йошке, ногти себе ковыряет, как провинившийся ребенок. Молчит; только губы у нее кривятся. Плачет.

— Ну что ты?.. Говори же!

— Не принесла я воды… мужики там чужие, у колодца.

Красный Гоз проворно навертывает гайку, потом клещами затягивает. Перевертывает тачку, приподымает ее, пробует. Отряхивает ладони, будто от пыли (да и вправду испачкал, пока тачку чинил), потом, ни слова не говоря, поднимается на крыльцо, заходит в сени; шарит в углу, снова выходит во двор. В руке у него толстая палка с железным наконечником. Взяв палку под мышку, идет на улицу.

— Йошка! Не ходи туда, Йошка! — кричит Марика и бросается за ним. Да разве его остановишь. Уже за забором мелькает Йошкина шляпа.

А чужие к этому времени запугали деревню окончательно. Уже и зеваки исчезли из ворот, по дворам попрятались. Калитки заперты; только в щели заборов выглядывают кое-где люди.

Полицейские ходят растерянно по улицам, не знают, что делать. Надо бы вмешаться — да как?.. От начальства получили они указание — следить за порядком, действовать осмотрительно. Чужие землекопы расхаживают по деревне, глазеют, посмеиваются. Да ведь не запретишь: на это они имеют полное право. А что бабам зазорные слова кричат? Так господи! Что в этом такого… От этого еще ни одна баба не умерла.

Староста, правда, уже несколько раз к полицейским рассыльного посылал: дескать, пусть уберут чужих из деревни… Да ведь это легко сказать!.. Тут выждать надо. Сами угомонятся, как приступят к работе. И жеребенок взбрыкивает, пока на него хомут не наденут…

Солнце ушло за горизонт, опустели улицы. Только возле колодца светится несколько огоньков — цигарки в зубах у землекопов. Никак не решат они: уйти или подождать еще, а пока топчутся на месте. Двое умываются под краном; их, наверное, и ждут остальные.

Красный Гоз быстро идет по дамбе с таким видом, будто просто так спешит, по своим делам. Чужие — четверо их или, может, пятеро — смотрят на него; вроде бы они немного успокоились… а может, и нет — трудно ведь угадать, когда и как повернется настроение.

Вот он уже и рядом совсем, еще шаг делает… что это он? Идет прямо на них, будто они не люди, а тени или даже и того меньше. Будто сон на рассвете.

И вдруг делается им страшно, как страшно бывает людям в чужом, незнакомом месте. Вспоминается вдруг пословица, которую они так часто повторяли дома: насчет того, что в чужой хате и ковшик кусается. Сейчас они это очень даже хорошо понимают. Да поздно. Потому что тот молодой мужик уже вот он, и палка в его руках вдруг начинает летать, как волшебная дубинка в сказке.