Пал Сабо - Пядь земли

И начинается позорное бегство. Один из тех, кто под краном мылся, без лишних раздумий перепрыгивает через калитку в чей-то чужой двор. Даже мыло с полотенцем забыл прихватить. Другой с перепугу в противоположную сторону кинулся — к правлению. Словом, бегут так, будто сама смерть за ними гонится.

Чей-то крик разрезает вечернюю тишину, бегущие на миг останавливаются, потом пускаются еще быстрее. Не проходит и полминуты, а Красный Гоз уже один на улице. Чужие бегут врассыпную. Кажется им, будто ворота тянут за ними черные руки, будто молчаливые заборы ждут момента, чтобы навалиться на них и придавить.

Опустела улица. А в усадьбе визжат, хрюкают свиньи, около сарая горит костер, и какая-то собака воет жутко перед домом свинаря.

Двор у Красного Гоза, умытый, чистый, ждет весну. На красивую девку похож этот двор.

Прибрано, подметено перед хатой, возле хлевов, у колодца. Словно не кончилась недавно зима, а лишь встречать ее приготовились хозяева. Заборы поправлены, там и сям белеют новые доски, столбы. Грязи здесь не увидишь: хозяин весь снег в огород вытащил. Правда, сада-огорода тут нет настоящего: хаты в переулке построены, на узком месте. Лишь года три назад отгородил Йошка кусок двора — зелень какую-никакую посадить на еду. Понравился пример соседям, сделали и они себе огородики.

Так что снег весь там растаял, в огородах. Земля на грядах — в черных жирных пятнах.

Марика еще в начале недели хату побелила; светится хата, как свежее молоко, смеется под солнцем. Понизу вывела Марика серую полосу. Побелила и хлев, переднюю стенку. Перед свинарником тоже не увидишь, чтобы навоз лежал просто так.

В хлеву уже две коровы стоят: Борка выросла, мать почти догнала. Да еще теленок есть маленький, да свинья с подсвинком, да два поросенка на откорм, не считая январских поросят. Гуси тоже хорошо расплодились, недавно как раз вывелись двадцать восемь гусят от трех гусынь. На прошлой неделе и утята вылупились, целый выводок: не зря, значит, мучились с ними… Да четыре наседки на яйцах сидят. За всем этим глаз да глаз нужен, приходится хозяйкам поворачиваться. То есть поворачивается больше молодая: старая-то прихварывает с осени, но с внучками возится, и то хорошо… Да хлебы надо печь, в горнице, в сенях убираться каждый день, да стирать, да мужа ублажать — словом, все Марике приходится делать, что замужней бабе положено.

Роды Марике не повредили, наоборот, расцвела она, став матерью, как розовый бутон. На щеках здоровый, свежий румянец играет; огоньки бегают в глазах — особенно когда засмеется. До замужества никто бы не подумал, что такой завидной бабой она станет… Ну конечно, в девках она тоже хороша была собой; однако тогда казалась она тонкой да звонкой, не видно было в ней особой крепости да силы. А теперь вот — на́ тебе… Словом, все говорят, да Йошка Гоз и сам видит, что семья у них — счастливая, удачная семья.

Уже и то удивительно для многих, как это могут Гозы столько скотины держать да птицы. И земли-то у них, почитай, с гулькин нос, и заработки не ахти какие — а вот поди ж ты… Кое-кто и в глаза им это говорит. А старая Гозиха таким отвечает, что секрет, мол, тут простой: надо, чтобы одна животина другую содержала, вот и все…

Странное объяснение. Непонятное. Но что делать, если не умеет она по-иному сказать…

Марика, правда, говорит так: мол, в хозяйстве не то главное, сколько скотина корму получает, а то, как получает.

Тоже, конечно, объяснение. Да и из него трудно понять, в чем тут секрет.

…Марика молоко процеживает на крыльце, напевает что-то про себя. А сама прислушивается, чем там двойняшки заняты. Так уж человек устроен, что, если нужно, может сразу несколько дел делать… Течет молоко в жестяную воронку, оттуда — в ситечко, оттуда — в горшок. Пустеет подойник, и кончается песня, убегает, как вода. Чтобы тут же началась другая песня, другое дело пришло на место прежнего. Марика, собственно говоря, не голосом поет: ее голос хорош для зова, для ласки. И не годится для того, чтобы себя перед другими показывать. Скорее душой поет она одну песню за другой. Песни эти для нее — как девичьи платья, девичьи воспоминания. Пусть, может, и изнашиваются платья со временем — а воспоминания не тускнеют, не протираются. Взгляд ее обращается к хлеву. Муж идет оттуда к крыльцу.

— Напоил? — спрашивает его Марика.

— Напоил. Рози два ведра выпила, Борка — одно.

— Ну и славно… — заключает Марика, мысленно видит она всю скотину, видит свежую подстилку, ясли, хлев… Видит теплые коровьи глаза, которые, стоит открыть дверь, смотрят на нее благодарно и понимающе. Видит она рыжее пятно на спине Борки, похожее на попону, видит, как молодая корова сует морду в ясли, сено нюхает. У теленка — белесые ресницы порхают вверх-вниз, словно воробьиные крылья; нос у него — свежий и влажный, как зеленый чеснок. Такую скотину можно ли не любить?