Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

«И что теперь? — не могла не поинтересоваться Лена. — Девочки на день рождения к твоему сыну собрались, Аня что-то там ему клеила в подарок, они карманные деньги ему на какой-то поющий автомобиль потратили».

«Так день рождения и не отменяется. Только я отменяюсь на этом дне рождения», — объяснил Владимир.

«Цирк какой-то, — не удержалась Лена. — Почему все, что с тобой связано, в цирк рано или поздно превращается, только нисколько не забавный?»

«Если ты про то, что одна моя бывшая жена, изображая радушие, а при этом чувствуя неизвестно что, будет возиться с детьми другой моей бывшей жены, которые придут на день рождения их сводного брата, то цирка не будет. Потому что там будет еще дочь бывшей жены от первого брака. А у нее и дочерей бывшей жены все хорошо, они друг друга обожают. Между ними черных кошек не пробегало».

Лена знала, про что он не удержится и добавит, Владимир действительно всунул этакий постскриптум к своей реплике, потому что не желал понять неприязни Лены к своему совсем еще маленькому сыну:

«Между Никитой и Леной тоже кошек не пробегало, но Лена, хоть и довольно здоровенная уже девочка, все продолжает дуться, будто Никита у нее совочек в песочнице отобрал, а могла бы, как все, пойти на праздник, посплетничали бы про меня, у вас, наверно, обеих накопилось».

«Вот только меня там и ждали», — ответила Лена.

Она сознательно не обращала внимания на упреки в том, что не любит сына Владимира и Марии. Ее со всех сторон обрабатывали многочисленными портретами растущего мальчика. Дочери издавали утробные звуки умиления, когда говорили про него. Сестра, когда заговаривали про Никиту, делала жест, будто тискала его перед собой. Родители Владимира окончательно помирились с ним, когда получили внука. Женщины на детской площадке просили сфотографироваться с Никитой на руках в то время, пока их собственные дети ходили и ползали неподалеку. «Это, главное, фотографией и видео не передать, — написал Владимир однажды, — это рядом надо быть. Удивление это, что у двух таких, в принципе, нас, что-то вот такое родилось. Знаешь, как когда „Сияние“ смотришь, а там у Николсона и Дюваль вот такой сын, притом что они не крокодилы, конечно, однако их милыми обоих не назовешь, особенно в момент, когда Николсон дверь топором ломает. Вот и мы как бы два таких взрослых героя „Сияния“, а у нас такой прямо сын, будто не наш».

Лена ненавидела Никиту всеми силами своей души. Она укоряла себя за мимолетные злые мысли, что логичным концом всей этой младенческой красоты было бы упокоение среди белых кружавчиков детского гроба, причем она боялась не самих этих мыслей, а того, что такая злоба может обернуться против ее дочерей. Она ненавидела Никиту за то, что его долго и старательно выковыривали из небытия путем различных лечебных процедур, потому что погулявшая в свое время Мария не могла уже забеременеть обычным образом, а требовала витаминов, операций и ЭКО. Лену холодом охватывало от ненависти, когда она прикидывала, сколько терпения и любви было затрачено на то, чтобы этот блондинистый мальчик появился на свет, тех как раз терпения и любви, которых Владимиру не хватило, чтобы остаться с Леной. Если Аня или Вера совали ей под нос телефон с фотографией Никиты, Лена, конечно, не отворачивалась с отвращением, говорила, что да, да, милый, разумеется все так, но, скажем так, об упражнениях Веры на фортепьяно она отзывалась с большей приязнью.

У нее был снимок Никиты, который сестра кинула ей как-то во время переписки в wats-app, Лена хранила его в альбоме неизвестно для чего, будто просто для того, чтобы подпитывать свою нелюбовь к женщине — полной, темноволосой, возможно, сбривавшей темные усики, к мужчине, потяжелевшему в новом браке под стать жене, к этому ребенку с удивленным взглядом и приоткрытым ртом. Лена одна, похоже, замечала, что эта кукольность Никиты уродлива, но не при первом взгляде, а просто если прикинуть, что будет с этим личиком, будь нос, рот, глаза чуть крупнее или чуть меньше. Никита был почти уродлив, буквально самая малость отделяла его от уродства, и это подпитывало Ленино злорадство. Его челка была острижена над самыми бровями, ровно, как по линейке, это придавало всему его лицу что-то простодушное, невинное и совершенно тупое. Когда кто-нибудь из девочек говорил, что Никита похож на щенка золотистого ретривера, Лена одобрительно смеялась. Однажды, взглянув на его фотографию, она подумала: «*баный пастушок, что же ты натворил». Почему именно «пастушок», она не понимала. Лена потом пыталась оправдать эту абсолютно дикую мысль тем, что вставилась нисходящим скаламом, но это был тот как раз случай, когда ничем нельзя было оправдаться, можно было только констатировать, что она сама уже двинулась на почве ненависти, зашла уже настолько далеко в том, что стоило бы уже остановиться.