Хайме Манрике - Улица Сервантеса

Действительность быстро развеяла эти юношеские фантазии. На другой день маэсе Педро вернулся из Севильи с известием, что пристав по-прежнему ищет меня и даже назначил вознаграждение за мою поимку. С мечтами о Новом Свете пришлось распрощаться.

– Послушай, Мигель, – сказал маэсе Педро. – Сейчас тебе может помочь только мой друг Рикардо по прозвищу Эль Кучильо – «Нож». Он возглавляет цыганский табор, который завтра отправляется в Карпаты. Они каждый год возвращаются домой через Италию. Приготовься. Я отведу тебя к Рикардо, как только стемнеет. Не спорь с ценой, которую он назовет, и доберешься до Италии в безопасности.

Табор стоял на берегу реки, в лесах к западу от Севильи. Педро указал мне на мужчину, который сидел у огромного костра. В отблесках пламени шляпа на его голове казалась вороной с распростертыми крыльями. Вокруг толпились дети, жадно слушавшие его рассказ. Мы спешились и подошли к огню.

Как только Эль Кучильо узнал гостя, он хлопнул в ладоши, и дети с пронзительным визгом скрылись в темноте. Мужчины обнялись, точно старые друзья. Педро заговорил первым:

– Рикардо, я никогда не просил тебя об одолжении, – и он положил руку мне на плечо, – но я знаю Мигеля с детства.

Он принялся объяснять всю тяжесть моего положения. Нож слушал молча, подергивая острую бородку костлявыми обветренными пальцами. Я заметил под ногтями полоски грязи. Лицо Рикардо было изборождено столь глубокими морщинами, словно кто-то прорезал их острым лезвием. Я задумался, уж не отсюда ли пошло его прозвище. Наконец цыган стянул шляпу, встряхнул серебряными космами и ответил:

– Я хочу получить деньги вперед. И предупреждаю, дон Мигель: если вы выкинете какой-нибудь трюк, я не буду рисковать своими яйцами ради вашей задницы. Это понятно?

Так я расстался с Испанией – в цыганских лохмотьях, с черным платком на голове и золотыми кольцами в ушах. Теперь моей целью был город цезарей. И хотя я чувствовал облегчение, что покидаю пределы родины, не оставив ей мою правую руку, меня все же тревожило путешествие в компании людей, которые ночуют в пещерах и слывут в христианском мире колдунами и людоедами. Если у стен города разбивали лагерь цыгане, родители запрещали детям выходить на улицу и брали их ночевать к себе в постель. Все знали, что цыгане похищают детей, а затем продают их маврам в берберских землях. Еще ходили слухи, что они откармливают похищенных малышей, а затем зажаривают на своих языческих праздниках – режут на части и добавляют самые лакомые части в похлебку вместе с вяленой кониной, турецким горохом, грибами и портулаком.

Цыганки, гадавшие по руке, вызывали даже больший ужас и презрение, чем мужчины. Все знали, что они заключили сделку с дьяволом. Несчастный, не успевший скрыться от цыганки, нередко становился жертвой ее соблазнительных глаз; если же он не желал узнавать свое будущее, гадалка незамедлительно превращалась в свирепую фурию, изрыгающую страшные проклятия.

Как-то раз, еще мальчишкой, я видел в Севилье мужчину, который не согласился протянуть гадалке ладонь. Опухшее лицо цыганки тотчас же исказилось яростью, и она принялась верещать: «Ах ты, сын последней шлюхи! Пусть черти возьмут тебя, раз ты остался глух к мольбам несчастной старой женщины!» Стоило мужчине отойти на несколько шагов, как огромный черный дымящийся камень обрушился с неба прямо ему на голову – да с такой силой, что та оторвалась и, издавая скорбные вопли, покатилась вниз по улице, в то время как тело, спотыкаясь, пыталось ее нашарить и вернуть на место. В тот миг я поклялся никогда не перечить цыганкам. Сатанинская сила этих женщин такова, что даже королевские солдаты стараются по возможности с ними не связываться.

Мы уже давно выехали, а в ушах у меня по-прежнему звучали слова маэсе Педро, которые он шепнул мне на прощание: «Мигель, не спускай глаз с кошеля. Цыгане могут снять с тебя даже подштанники. Пожав им руку, пересчитай свои пальцы. Сам знаешь, свет еще не видывал таких жуликов и воров. В остальном же они ничуть не хуже прочих людей».

Я знал, что родителям Мигеля вряд ли удастся собрать нужную сумму за ночь, а потому решил помочь другу с бегством. Я жил на содержание, которое отец великодушно назначил мне, чтобы я мог посещать университет в Алькала-де-Энаресе, так что не смел просить у него слишком много. Как все добрые кастильцы, он был расчетлив. Моей единственной надеждой оставался дед, Карлос Лара. Он всегда баловал меня. Зная о его щедрости, я, тем не менее, никогда ею не злоупотреблял.