Бернхард Шлинк - Ольга

К счастью, тайный советник, попечитель школ нашего округа приехал к нам с проверкой только на третьей неделе. Смотрел он строго, и, когда под конец своего посещения он стал дирижировать хором детей, они молчали, точно проглотив язык, пока он не выронил из глаза монокль и сам не запел вместе с ними. Со мной он держался приветливо. Сказал, мол, у них были некоторые опасения, когда меня перевели в округ Гумбинен. Якобы ходили какие-то слухи, администрация, разумеется, не интересуется слухами, однако она обязана своевременно распознавать и предотвращать опасные явления. Как бы там ни было, урок я дала хорошо, и он сказал, мол, рад видеть меня среди учителей нашего административного округа. Я спросила, что же это были за слухи. Ах, оставьте, ответил он, в ваших бумагах ничего такого не значится.

В то время я знала только, что Виктория наговорила каких-то гадостей обо мне нашему священнику. Должно быть, наговорила также отцам своих приятельниц, которые из военных, или из дворян, или имеют высокую чиновничью должность в провинциальной администрации. Я не понимаю Викторию. Не понимаю, почему недавно она не приняла меня, велев сказать, что ее нет дома. Потом я ее подстерегла, и она убежала от меня, да-да, бегом пустилась по улице и скрылась за забором, что возле школы. Я видела, где она спряталась, и окликнула ее, но она не ответила и не вышла из-за забора, а вытаскивать ее силком я не стала. Может, и надо было вытащить.

Но почему, Герберт? Потому что я уже не бедная сиротка, благодарная за те крохи, что доставались мне с ее стола? Потому что я получила образование? Вот и в правлении школ тоже есть люди, не тот тайный советник, а другие, которые указывают мне мое место, мол, не воображай, что ты какая-то особенная, если получила образование. Ты, мол, обыкновенная учительница. Знаешь ли, я вспомнила, как ходила на твой доклад, и отправилась в Тильзитское Отечественное общество послушать доклад о подготовке к Олимпийским играм, которые в 1916 году будут проводиться в Берлине. Хотела задать докладчику вопрос, – так меня будто не замечали! Тогда я взяла и встала, но тут объявили, что время заседания истекло. Неужели мало того, что я не имею избирательного права? Что мое жалованье меньше, чем у мужчин-учителей? Что мне никогда не быть директором школы? Им мало того, что они выказывают нам пренебрежение, – надо еще и унижать нас?

Я никогда не говорила с тобой об этих вещах. И даже о Виктории. Гордость не позволяла. И боялась я, так как не знала, что ты ответил бы. Я ведь знаю, тебе не по душе было то, что я поступила в учительскую семинарию и стала учительницей. Ну а кем еще я могла бы стать? Если бы пошла в прислуги или нанялась работницей на фабрике, то разве могла бы я быть с тобой рядом как твоя спутница в те недели, когда ты хлопотал о снаряжении экспедиции? Как прекрасна была та осень! Ты писал доклад и прошения разным доброхотам, вслух читал избранные места, и мы с тобой их обсуждали! Ты сидел на одном конце стола, я на другом, с шитьем или вязаньем в руках, или наклеивала этикетки на банки с вареньем, которое мы с тобой наварили. Помнишь?

Скучаешь ли ты по нашей тихой комнатке? А когда ты вернешься из студеных краев, найдешь ли ты в ней столько тепла и уюта, что утихнет твоя неуемная тяга к дальним странствиям? Возвращайся домой, любимый мой, возвращайся!

19 октября 1913 г.

Вот я и снова с тобой, Герберт. Да иначе и не могло быть – чуть не весь день я с тобой, и мы варим варенье.

Вчера я поехала поездом в Мелаукен и собрала в лесу семь фунтов малины. Могла бы и больше, да пошел дождь и зарядил надолго. Холодный осенний дождь, всю ночь и весь сегодняшний день он стучал по крыше сарая. Теперь все стихло. В кухне жарко, я распахнула дверь, надо впустить свежий воздух.

Ты помнишь? Я сыпала сахар в холодную воду и на медленном огне помешивала сироп, пока он не делался совсем прозрачным. Потом – помнишь? – перекладывала малину в таз с сиропом и, осторожно помешивая, варила варенье, снимая пенки, пока варенье не начинало густеть. Ты всегда смотрел во все глаза, как я работаю. В прошлом году варенье засахарилось, так что нынче я взяла сахару поменьше. Восемь фунтов на семь фунтов малины. Вышло целых двадцать две банки! Как было бы прекрасно, если бы ты окуривал серой банки и крышки, как тогда. Помнишь? Ты щипчиками держал горящую серную нить и по очереди окуривал перевернутые банки, потом я наполняла банку вареньем и наливала сверху чайную ложку спирта, и наконец мы накрывали банку крышкой и сверху влажной пергаментной бумагой. Без твоей помощи я поневоле работаю быстро и аккуратно, как машина. С вареньем я управилась, но мне опять не хватало тебя. Мне не хватает тебя всегда, когда я занимаюсь чем-то, что мы раньше делали вместе, а теперь я делаю в одиночку. Но и занимаясь чем-то, чего мы не делали вместе, я всегда думаю: вот этим мы тоже могли бы заниматься вместе.