Ирвин Шоу - Как принято во Франции

Он заказал пиво, так как за ленчем слишком много выпил. И слишком много съел, дорвавшись до вкусной еды, о которой в Египте мог только мечтать. В животе начиналась революция, да вдруг навалилась усталость: дали о себе знать те многие мили, которые он преодолел за последние двадцать четыре часа. Если тебе больше тридцати пяти, меланхолично думал он, как бы плавно ни летел самолет, какой бы спокойной ни была атмосфера, каким бы мягким кресло, организм все равно отсчитывает пройденные мили. Тридцать пять Беддоузу стукнуло три месяца тому назад, и он начал задумываться о собственном возрасте. Частенько разглядывал в зеркале свое лицо, замечая морщинки у глаз и, когда брился, седину на щеках и подбородке. Где-то он слышал, что стареющие спортсмены брились по два, а то и три раза в день, чтобы менеджеры и спортивные журналисты не заметили в щетине белых кустиков. Может, думал он, сотрудникам дипломатических служб пора последовать их примеру. Семьдесят минус тридцать пять равняется тридцати пяти, подумал он. Это уравнение яснее ясного показывало ему, что половину жизни он уже отмерил. Беддоуз смотрел на переминающихся с ноги на ногу ветеранов, дыхание которых, смешиваясь с сигаретным дымом, маленькими облачками поднимались над их головами и развевающимися знаменами.

Он также с нетерпением ждал Кристину. Обычно она не опаздывала, принадлежала к тем редким девушкам, которые появлялись в указанном месте в назначенный час. Почемуто он вспомнил, что и одевалась она с удивительной скоростью и, чтобы причесаться, ей требовалось лишь одна-две минуты. Светлые волосы она стригла коротко, по парижской моде, оставляя шею открытой. Беддоуз подумал о шее Кристины и настроение у него сразу поднялось.

Они весело проведут этот вечер, решил он. В Париже негоже дозволять себе чувствовать усталость или старость. Если эти ощущения перейдут в разряд постоянных, сказал он себе, из Парижа придется уезжать навсегда.

Он начал планировать грядущий вечер. Они заглянут в пару баров, избегая друзей и не сильно налегая на спиртное, пойдут в бистро у рынка, где подают толстенные стейки и густое красное вино, потом, возможно, сходят в ночной клуб, где показывают оригинальное кукольное шоу и трое молодых парней поют смешные песни, в отличие от многих ночных клубов действительно смешные. Во всяком случае, когда выходишь на улицу после их выступления, у тебя всегда прекрасное настроение и полная уверенность в том, что в два часа ночи, в Париже, именно так и должен чувствовать себя человек.

Перед отъездом в Каир он привел Кристину именно в этот клуб. И мысль о том, что новый эта парижской жизни следует начать именно там, где закончился предыдущий, показалась ему очень здравой. Кристина выглядела великолепно, блистала в зале, где хватало симпатичных женщин, и он даже потанцевал с ней, впервые за несколько месяцев. Музыканты, пианист и гитарист, играли популярные французские мелодии, в полной мере позволяющие ощутить, как сладка в любовь в этом городе, как печально даже временное расставание с ним.

От музыки Кристина стала вдруг очень сентиментальной, он это помнил, с ней такое случалось чрезвычайно редко, держала его за руку во время шоу, целовала, когда гас свет между номерами. У нее на глазах вдруг блеснули слезы и она прошептала: «Что я буду делать без тебя эти два месяца»? — когда он сказал ей о том, что утром улетает в Каир. И он почел свой отъезд за счастье: атмосфера вечера подействовала и на него, а слова Кристины указывали на то, что их отношения вступили в ту фазу, когда у нее появились мысли о свадьбе. Эта была опасная фаза, и тут приходилось держать ухо востро, особенно в такую ночь, особенно в Париже, в темных комнатах, где пианино и электрические гитары пели об опавших листьях, ушедшей любви и влюбленных, которых разлучила война.

Беддоуз уже успел жениться и развестись и полагал, что повторять эксперимент нужды нет, во всяком случае, пока. Жены склонны к тому, чтобы рожать детей, дуться, напиваться или заводить других мужчин, когда их мужьям по долгу службы приходилось проводить по три или четыре месяца на другом конце Земли.

Этим Кристина его удивила. Раньше ее не отличала тяга к семейной жизни. Он знал ее, пусть и сошлись они только в последнее время, достаточно давно, практически с того момента, как она приехала из Штатов четыре года тому назад. Какое-то время снималась в рекламных объявлениях, и дела у нее шли неплохо, пусть ей и не нравились те картинные позы и глупые сексуальные улыбки, которые желали видеть рекламодатели. Она умела печатать и стенографировать, а потому ее часто нанимали американские бизнесмены, приезжавшие в Париж на месяц-другой. Она быстро овладела французским, водила автомобиль и время от времени возила старых богатых американок по замкам Луары или в Швейцарию. Похоже, она не испытывала никакой потребности в сне (хотя теперь ей уже было двадцать шесть), могла веселиться всю ночь, бывала на всех вечеринках и, насколько знал Беддоуз, жила с двумя его приятелями фотографом и пилотом Авиационного транспортного командования, который разбился под Франкфуртом. Ей можно было позвонить в любое время дня и ночи без риска нарваться на грубость, она легко и непринужденно вписывалась в любую компанию. Всегда знала, какое бистро самое популярное, кто поет к каком клубе, выставку какого молодого художника следует посетить, кто сейчас в городе и кто должен прибыть на следующей неделе, в каких маленьких отелях под Парижем лучше всего провести уикэнд. От избытка денег она, безусловно, не страдала, одевалась изящно, по французской моде, но с американскими нюансами. Ее французских друзей это забавляло, а американцы ясно видели, что она лишь пытается прикинуться европейской женщиной, в душе оставаясь американкой. Так или иначе, она не относилась к тем девушкам, которые могли бы понравиться бабушке потенциального жениха, но, как однажды сказал ей Беддоуз, являлась украшением суетливой и тревожной второй половины двадцатого столетия.