Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

На следующее утро, незадолго до отъезда, — Матильда уже уложила свой коричневый парусиновый саквояж, — мать пастора, которая после истории с дочкой нотариуса стала крайне недоверчивой, как бы мимоходом сказала:

— Самое лучшее, по-моему, если вы проведете эти последние полчаса в саду. В такую рань там просто благодать.

На мокром росистом лужку, за домом, было так тихо, словно весь мир еще спал крепким утренним сном. Толстобрюхая лошадь с прогнутой спиной, привязанная к дереву длинной веревкой, щипала траву, то и дело поглядывая на жеребенка. Жеребенок несколько раз подпрыгнул на своих негнущихся ножках, а потом вдруг, словно его осенила какая-то неожиданная мысль, припустился через весь луг. Добежав до изгороди, он встал как вкопанный, взбрыкнул всеми четырьмя ножками, круто повернул и опять помчался между яблонями и вишнями.

— А тебе бы хотелось иметь маленького?

Уже само обращение на «ты» прозвучало как-то чересчур фамильярно, а вопрос Зилафа был невозможно прямолинеен и груб. Матильде показалось, что ей надо решить неразрешимую задачу — съесть яблоко, не повредив кожуры.

Жеребенок подбежал к молодым людям, остановился, закатил глаза и вдруг, вскинув все четыре широко расставленные, прямые как палки ноги, зашагал к матери. Он подлез под брюхо лошади и начал тыкаться в него мордой. У лошади обнажились белки глаз.

— Скоро ты станешь моей женой. Какое это счастье, — сказал Зилаф радостно.

Глаза Матильды гордо блеснули — ведь ей удалось сделать кого-то счастливым. И девушка опять повеселела. Зилаф обнял ее. Матильда задрожала от непонятного ужаса: страшась поцелуев Зилафа, она безвольно принимала их. Но вдруг, потеряв голову, девушка бурно ответила на поцелуй жениха, а потом, вскрикнув, вырвалась из его объятий.

Много времени спустя, когда поезд уже тронулся и Матильда кивнула на прощанье Зилафу, державшему на поводке двух крошечных такс — подарок Уэстона (в последнюю секунду Зилаф попросил Матильду не брать их с собой), — в глазах девушки еще горел стыд, затуманивая все вокруг. Но и сейчас она была во власти сил, которые ничто не могло побороть. Рыдание, потрясшее все существо Матильды, замерло на ее губах.

Когда Матильда вернулась домой и взглянула на родную долину, целых семнадцать лет дарившую ей ни с чем не сравнимые радости, ей вдруг показалось, что горы, лес и скалы теснее придвинулись к маленькой, забытой богом деревушке. Девушка вошла в деревню, как входят в знакомую комнату, где каждая вещь имеет свое неизменное место. Только сама Матильда изменилась, познав новые, дотоле неведомые ей чувства. Теперь ей казалось, что она приехала погостить сюда после долгих лет разлуки.

Мать Паули, не теряя ни секунды, отправилась к отцу Астры. Не успели они закончить разговор, как взволнованный нотариус уже звонил отцу Мартина.

В то время как старушка, вся в черном с ног до головы, вернее, с ног до большой шляпы с перьями, спускалась из деревни, где жил нотариус, в долину, где жила мать Матильды, — у нее она должна была заночевать, — перед домом нотариуса остановился новенький форд.

Из форда вышел отец Мартина. Можно было подумать, что он приехал не на машине, а в шарабане и по привычке смотрит, не распряглись ли лошади и можно ли их оставить без присмотра. Но отец Мартина только похлопал рукой по радиатору.

Зареванная Астра — нотариус запер ее в комнате — отошла от окна.

Нотариус поставил на стол бутылку вишневой наливки и две рюмки. Он сказал жене, что согласен дать за дочерью до восьмидесяти тысяч франков наличными. Но ни рапена больше.

Мать Астры молча плакала. Она была женщина мягкосердечная и ни за что на свете не стала бы есть кролика, которого сама выкормила. Для блага дочери мать, не задумываясь, пожертвовала бы всем своим имуществом. Но за двадцать лет семейной жизни муж ни разу не спросил ее мнения.

Отец Мартина не мог не последовать приглашению всеми уважаемого влиятельного соседа. Однако, чтобы несколько сквитаться с нотариусом за то, что беседа произойдет у того в доме, крестьянин, едва переступив порог крохотной конторы, заявил, что он, мол, все равно собирался ехать в город продавать сено. Потому, мол, ему ничего не стоило завернуть к нотариусу.

Противники зорко вглядывались друг в друга. Дородный нотариус уладил на своем веку немало сложных тяжб между упрямыми крестьянами, а отец Мартина совершил не меньше удачных сделок, продавая и покупая скот. Но ни отец, ни будущий свекор еще ни разу не вступали в спор из-за приданого, — в Швейцарии такие споры не приняты. Поэтому оба собеседника чувствовали себя не совсем уверенно.