Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Во всем Мюнхене Ажбе называли «Профессор Так Сказать». Из его школы вышли известные художники. Но никто никогда не видел ни одной картины самого Ажбе. Никто не знал, писал ли он вообще когда-нибудь картины. Никто ничего не знал о его прежней жизни. Спустя несколько лет холодной декабрьской ночью, возвращаясь домой под хмельком, он упал в снег и заснул. Нашли его только утром, уже мертвым. Происхождение его так и осталось неизвестным. За гробом шли мюнхенские художники.

Михаэль решил обойтись без обеда, потому что капитал, которого должно было хватить на весь срок обучения, почти весь растаял за три недели. Часов около шести он заказал в вегетарианском ресторане свое любимое блюдо — рисовый пудинг с абрикосовым компотом, но, вернувшись домой, узнал, что начал обед с третьего блюда. Торжествующий Анри гордо показал ему две двадцатимарковые бумажки — гонорар за рисунок. Спустя десять минут Михаэль и Анри сидели в Одеоне — самом лучшем и дорогом ресторане Мюнхена.

Они начали с устриц, перешли к черепаховому супу и форелям, не спеша поднялись до жареного зайца с брусникой и, управившись с омлетом, суфле, сыром и фруктами, вознеслись к черному кофе, коньяку Хеннеси и импортной гаванне. Распили еще бутылку благородного отечественного вина урожая 1893 года, равное которому в первой половине двадцатого века получали только в 1911, 1917 и 1921 годах.

— Перед таким вином можно стать на колени, — сказал Михаэль после первого же глотка.

В заметно приподнятом настроении вернулись они домой — в родное кафе Стефани. Михаэль сказал:

— В жизни бывают свои вершины, верно?

Девяносто пфеннигов, оставшиеся от сорока марок, Анри решил пустить на уплату половины долга. Артур, заставлявший обычно закоренелых должников по получасу дожидаться кофе, на этот раз прибежал немедля, плавно опустил поднос на мраморный столик и почтительно склонился с выражением услужливой готовности. Артур был великий психолог. Уже по манере должника открывать дверь и делать заказ он чуял, что у того есть в кармане наличные.

В кафе явился сам Гуго Люк. Люка сопровождали его приятельница Лотта и Спелла Альбрехт со своим новым мужем, за которого она вышла только сегодня утром, заявив регистрировавшему их чиновнику, что женятся они просто для смеха.

Лотта была красивая рослая девушка с мальчишески узким тазом, шелковистыми, коротко остриженными каштановыми волосами и бледной восковой кожей. Проходя по кафе, Лотта чуть наклонялась вперед, левое плечо поднимала к уху, подбородок прижимала к плечу — всем своим видом Лотта неоспоримо доказывала, что она верная рабыня Гуго.

Спелла, напротив, была полная и маленькая. Ржаво-красные волосы она уложила огромным тюрбаном — в два раза выше и шире, чем крохотное, запудренное до меловой белизны остренькое мышиное личико. Спелла все время многозначительно улыбалась, словно надела на лицо маску с многозначительной улыбкой.

Все четверо сели за столик у окна. Гуго Люк прислонился затылком к стене, вскинул подбородок и решительно сказал:

— Трагедия современного человека — это меблированные комнаты. — Пепельно-серое лицо Люка подтверждало эту истину.

Альбрехт (его прокушенную губу стягивал струп) начал читать новое стихотворение, и Михаэль внимательно прислушался. В стихах говорилось о сладостно-горьком аромате тубероз, которые в белых ручках Спеллы становятся бичами.

Анри спокойно оценил:

— Дерьмо.

Лотта, засучив до плеча рукав, показывала Спелле красное пятно — там, где Люк прижег сигаретой. Михаэль глядел и ничего не понимал.

Какой-то бледный, вконец изголодавшийся композитор, тот, что когда-то говорил доктору Крейцу: «Фрейд — чепуха, сплошная чепуха», подошел к столику и, зловеще улыбаясь, спросил, не могут ли господа Гете и Шиллер заплатить за кофе господина Бетховена. Люк, которому удалось перебить аппетит сигаретами, выложил на стол все свои капиталы — сорок пять пфеннигов и, не говоря ни слова, протянул двадцать из них господину Бетховену.

Маленькие струйки дыма от бесчисленных сигарет поднимались к потолку, образуя сплошное облако над головами гостей, а их воинственные речи сливались в монотонный шум водопада. Ван Гог был первым, кто к началу XX века вызвал землетрясение в кафе Стефани. И во многих умах уже полыхали зарницы грядущей революции — абстрактной живописи; несколько лет спустя появились ее первые вестники.

Когда Анри сказал, что уплатит только половину долга, Артур поинтересовался, куда делись сорок марок, полученные из «Симплициссимуса». Этот факт горячо обсуждался в кафе Стефани и во всей округе и несколько минут тому назад достиг ушей Артура. Пока Артур и Анри, склонившись над стойкой, вырабатывали условия соглашения, Иоганн Воль, отечески потрепав по голове своего красавчика, подошел к Михаэлю, держа в руках, как молитвенник, томик Георге. Правильный овал его лица завершался чуть заметным двойным подбородком, а линиям рта позавидовала бы любая красавица. Воль пристально взглянул Михаэлю в глаза и сказал: