Ричард Йейтс - Нарушитель спокойствия

— Нет. Почему?

— А у самого нет догадок? Может, потому, что они от природы «добрые» и «обходительные»? Или потому, что у них врожденное чувство ритма? Еще они боятся привидений и без ума от арбузов [10] Якобы чрезмерное пристрастие афроамериканцев к арбузам было одним из расистских стереотипов, не до конца изжитых до сих пор (например, эта тема использовалась в карикатурах противниками президента Б. Обамы). В XIX в. рабовладельцы говорили: «Черных нетрудно держать в узде, если хоть изредка давать им отдых и дольку арбуза». . Ты что, только вчера родился? Да просто потому, что ни один белый не согласится работать в таком месте за те деньги, которые им платят. Знаешь, сколько получают эти санитары, тот же Чарли? Угадай.

— Извините, мистер Уайлдер, — произнес Чарли, возникая перед ними. — Эта пижама вам не по размеру, не так ли?

— Да… великовата.

— Иногда наши ночные дежурные проявляют небрежность в таких вещах.

У нас предусмотрено всего три размера пижам: малый, средний и крупный. Человеку вашего телосложения явно требуется малый размер. Я об этом позабочусь.

— Да, позаботься об этом, Чарли, — сказал Спивак. — А заодно почему бы тебе не разобраться с твоим дружком Роско? Я хочу, чтобы этому мелкому гаду было назначено дисциплинарное взыскание. А если он вырубит меня еще хотя бы раз, я отберу у него лицензию. Я понятно выразился?

— Хорошо, только постарайтесь не повышать голос, Доктор.

— Чарли здесь единственный мало-мальски приличный сотрудник, — сказал Спивак, когда они вдвоем продолжили ходьбу по коридору. — Кстати, тебе известно, что это жуткое строение было возведено еще в девятнадцатом веке и с той поры нисколько не изменилось? Взгляни сюда. — Он указал на скамью у стены. — А на столы и скамейки в столовой обратил внимание? Это же все старинные вещи! Антиквариат! Если показать это какому-нибудь ушлому антиквару, он с ходу выложит по тысяче баксов за штуку. Да, вот еще тебе совет: остерегайся Роско. В мое первое здешнее утро он на полтора часа оставил меня сидеть в моей собственной моче. Полтора часа! И это после того, как я семь раз попросил его выделить мне медицинское судно. И всякий раз этот ублюдок отвечал: «Идите в уборную. Идите в уборную».

— А почему ты не пошел в уборную?

Спивак раздраженно шлепнул себя ладонью по лбу:

— Ты упускаешь самую суть, Уайлдер! А суть в том, что, если пациент просит у санитара судно, санитар должен его предоставить. Черт, мне было померещился в тебе проблеск интеллекта, но ты такой же болван, как все эти долбаные… Знаешь что, исчезни ты с моих глаз на какое-то время, о’кей? Завтра меня придут проведать отец и сестра, и мне надо кое-что заранее обдумать.

И вновь Уайлдер остался один среди толпы, но вскоре ему действительно выдали пижаму малого размера, что подействовало на него ободряюще. Затем он присоединился к группе пациентов, набившихся в одну из «мягких камер», дверь которой забыли запереть. Среди прочих там был и человек с газетами, разложивший на полу часть своей коллекции и занятый ее изучением, а также два подростка, белый и черный, которые сидели у дальней стены, увлеченно беседуя.

— …В тот день мы тусовались на пустыре за рекламным щитом «Брейеровского мороженого», — говорил белый, — и я сглупил: надо было пойти домой, когда уходили другие. Но получилось так, что уже в сумерках мы остались за тем щитом вдвоем с Коварски, сначала курили и болтали ни о чем, а потом он…

— Погоди, Ральф, не так быстро. Кто такой этот Коварски?

— Я тебе о нем рассказывал. Самый крутой парень в нашей округе; все ребята его боятся. Я о том, что он реально здоровенный, ругается через каждое слово и уже имеет судимость. Взлом и проникновение. Ему девятнадцать. Так вот, когда все уже расходились, он предложил мне остаться, и я сказал: «О’кей». Я понимал, что нарываюсь на проблемы, но мне это вроде как… вроде как…

— Польстило, да? — подсказал черный парнишка. — Это я вполне могу понять. И что было потом?

— Потом он начал угощать меня сигаретами и говорить всякие гадости, перечислять всех девчонок в старшем классе, с которыми он трахался, ну и так далее. Сам знаешь.

— Да, я знаю парней такого типа. А тебе сколько лет, Ральф?

— Пятнадцать. То есть это сейчас мне пятнадцать, а тогда было четырнадцать. И вдруг он подходит ближе, спускает штаны и говорит мне… ну, ты понимаешь. Стать на колени. И отсосать.

— Ну и дела!

— Я сказал «нет» и дал было деру в обход щита, но он поймал меня и сказал, что сломает мне руку. Меня это не очень испугало — я знал, что он не рискнет ничего такого сделать, потому что и так уже стоит на учете в полиции, — и тут он говорит: «О’кей, мозгляк, у тебя есть выбор: или ты сейчас меня ублажишь и никто ничего не узнает, или беги домой, но тогда я сделаю так, что ты до конца жизни жалеть будешь».