Смотрю, бывало, как он, непривычно задумчивый, вышагивает по комнате и что-то бормочет про себя, а на меня вроде бы и внимания не обращает. Затем неожиданно подходит, обнимает, целует и начинает беспричинно хохотать и чуть подпрыгивать, будто приласканная собачонка, и сквозь беспричинный смех отчётливо говорит, вопросительно глядя мне в лицо: «Шундер, брундер, Ван дер Блюм», – и от души ухохатывается. А на его лице расплывается блаженная, довольнёхонькая ухмылка вроде бы ненормального человека. Ведь сказал-то он мне невообразимую глупость. И главное, как сказал! Так что же здесь смешного? Досадно, но я никак не могла этого понять. Да и как мне было реагировать на это, я просто не знала и в испуганной растерянности смотрела ему в глаза, стараясь понять; в своём ли он уме, вообще-то говоря?
И так продолжалось несколько дней. Видя мою растерянность и не получив желаемого ответа, придумал другую шутку, понятную только ему и, видимо, доставлявшую ему огромное наслаждение.
Приходя с работы, притворно тяжело вздыхал и нарочито строгим голосом спрашивал: «Ну, как там дела, дорогой партийный товарищ, Марсельеза Ивановна? Что у вас новенького в учёных кругах и в партийных верхах?» А сам ну прямо давится от смеха, видя мои растерянность и недоумение. Уж так ему хочется меня уколоть, что я когда-то бывала во всех этих кругах и до сих пор стараюсь поддерживать отношении с некоторыми знакомыми. И хотя звать меня Марина Андреевна, ему почему-то приятно было называть меня Марсельезой Ивановной.
Тут-то моё терпение и кончилось. На эти его несуразные выходки я начала давать достойные ответы, да такие, что мой Димарь – так звали мужа его приятели – стал подпрыгивать до потолка:
– Да тебе-то какое дело, Маланьин сын, что нового в этих кругах?!
Договорить он мне никогда не давал. Взвивался в ярости так, что руками задевал потолок, и с возмущением кричал:
– Как ты смеешь оскорблять самое святое, мою маму! Как ты могла такое сказать своему мужу? Ты ещё пожалеешь об этом, ох пожалеешь, Марсельеза Ивановна, да поздно будет!
А в последний раз, то ли от радости, то ли по ещё какой причине схватил меня в свои крепкие объятия, приподнял и начал вместе со мной кружиться по комнате, громко приговаривать: «Шундер, Брундер, Ван-дер-блюм». Я в испуге кричу: «Упадём!» «Устоим», – отвечает мне и смеётся, повторяя шундера-брундера. Я и подумала, что он меня таким необычным способом ревнует к этим шундерам, и кричу ему в своё оправдание, что не было у меня Ван-дер-Блюма и тем более Шундера с Брундером, а были два законных мужа, о которых тебе рассказывала. А он так закружился со мной, что мы оба упали, и я сильно ушиблась головой о пианино и потеряла сознание. Очнулась в больнице и, как только полегче стало, всё обдумала и, выйдя из больницы, приняла меры к тому, чтобы избежать худших последствий. Сейчас он где-то на севере бьёт трассу в тайге для газопровода. Пишет, что работает хорошо, начальство им довольно и вскоре обещают досрочно отпустить домой. Просится, чтобы приняла. Не знаю, не знаю! Ну просто не знаю, что можно ответить в такой непростой ситуации? Думаю, так: если заявится, гнать не буду, пусть живёт, как все нормальные люди живут.
Ведь, в сущности, мы с ним и есть те два одиночества, которые и должны попытаться удачно развести костёр, чтобы обоим согреться. По правде говоря, душой-то он добрый человек и не пьющий, не курящий. В общем, без вредных привычек, как сейчас принято говорить. Его нужно только понять и идти на компромисс, и тогда жизнь наверняка наладится. В этом я почему-то уверена. Одного не могу понять: почему он в конце каждого письма пишет «Искренне Ваш – Димарь». Или это тонкая шутка, или в этом проявляется непонятная для меня его воспитанность, или, наоборот, невоспитанность? Уж лучше бы отругал как следует, всё на душе было бы легче. А так – думай, что в его голове скрывается. Да ладно, всё равно буду ждать.
Всегда поражалась его близким друзьям, которые просто боготворили своего бывшего капитана команды. И какими же шумными, простыми, порой бесшабашными они были при встрече, и какие, в общем-то, прекрасные и весёлые застолья иногда у нас случались. Сколько же было среди них неподдельного веселья, шуток, невероятных анекдотов и грустных воспоминаний о прошлых соревнованиях, победах, поражениях и той необычной жизни, которой они жили в молодости, и очень любили об этом вспоминать. Да, морально и физически они были вполне здоровыми людьми, но в интеллектуальном отношении – на уровне «шундерабрундера». Не выше. После заседания суда они-то мне и рассказали, что выражение «Шундер, Брундер и Ван-дер-блюм» заменяло им на соревнованиях и тренировках обычный русский мат при промахах, когда материться прилюдно было неудобно, вот Димарь и придумал эти слова. «Зря вы его за это так строго наказали», – с презрением высказали они мне на прощание, и больше я с ними не встречалась, вернее они со мной избегали даже случайных встреч. Обязательно его спрошу, как только встретимся, почему он при мне матерился таким странным образом и что этим хотел сказать? Меня сильно беспокоит, что я выглядела тогда не совсем умным человеком.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу