Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

Одного не могу понять и по сей день – откуда и каким образом они узнали, что я от мужа уезжаю навсегда. Ведь об этой моей затаённой мечте я ни с кем и никогда здесь не разговорила, тем более с мужем. В вагоне он бесцеремонно растолкал суетящихся пассажиров, усадил меня на нижнюю полку ближе к окну и, взглянув воспалёнными глазами, ещё больше побледнев, срывающимся голосом глухо сказал: «Надумаешь вернуться, сообщи – приеду, заберу, – и напоследок прошептал, – подумай, может, вернёшься?» Я молчала, как партизан на допросе, низко склонив голову, понимала, что эти мучительные минуты для нас обоих кажутся вечностью, пыткой. Не дождавшись моего ответа, он торопливо выскочил из купе, и больше я его никогда не видела. Вот такой характер. Грустно и больно об этом вспоминать, а вспоминается.

Дома, к моему удивлению, было всё как обычно. Почти ничего не изменилось, только папа сильно исхудал после болезни, да и мама заметно сдала. Неумолимая старость и на них успела наложить приметный горестный отпечаток, и у меня от жалости к ним дрогнуло сердце. Я расплакалась в их объятиях, да так, что еле успокоили.

О моём замужестве и беременности в первые дни после моего приезда они ни разу не спросили. Меня это сильно огорчило, глубоко задело моё болезненное самолюбие, будто я у них оказалась гулящей девкой, не сумевшей достойно прожить и года без их присмотра. Однако не выдержала табу, молча наложенного родителями на эту деликатную тему. Как-то вечером, после ужина, когда все собрались вместе, в старой гостиной папа сел за пианино и начал наигрывать разные мелодии и в основном почему-то грустные. Тут я и решилась высказаться перед ними начистоту обо всём, что со мной случилось и что так наболело на сердце и искало выхода, чтобы облегчить душевные муки, терзавшие меня в родительском доме всё это время.

Мне казалось, что без этого откровенного разговора с родителями я не имею права у них жить, делать вид, будто со мной ничего не произошло. По своему воспитанию на откровенную фальшь я не была способна. И только начала дрожащим голосом свой искренний монолог, как папа резко захлопнул крышку пианино, повернулся ко мне и, глядя, прямо в глаза, сказал, заметно волнуясь: «Вот что, доченька! Мы с мамой всё знаем, понимаем тебя, как всегда понимали, сочувствуем тебе и особо не тревожимся за твоё будущее. И очень хорошо, что ты родишь дитя. Мы будем любить твоего ребёнка до конца нашей жизни. Это будет нашей отрадой и приятной заботой в старости, а то так можно скорёхонько сгинуть от пенсионерского безделья. Обещай мне, что об этом ты больше никогда нам говорить не станешь». Я пообещала, расплакалась и бросилась ему в объятия.

Так мы и стояли втроём, обнявшись, возле пианино, сдержанно плакали, что-то невнятное торопливо говорили, перебивая друг друга, потом снова плакали, и, когда успокоились, на душе у всех стало легко и светло.

Это был самый памятный вечер всей моей жизни. Такого счастливого момента у меня больше никогда не было. Через два месяца я родила дочку, которую по папиному настоянию назвали Сашей. Хотя имя это мне почему-то не нравилось, но папиной просьбе я отказать не посмела.

Роды были трудными, и после выписки из роддома я четыре месяца провалялась в постели, постепенно выздоравливая, к радости моих родителей, которым было нелегко с малышкой. Предусмотрительный папа сразу же после моей выписки из роддома нанял няню, добрую, ещё не совсем старую женщину, которую звали Дарьей. Поселилась она у нас в отдельной комнате, и заботливо ухаживала за мной и Сашенькой, и вскоре стала полноправным членом нашей семьи, совсем как родная. У неё было доброе сердце и мягкий, добродушный характер, и не полюбить её было невозможно. Вообще, Сашеньке и мне тогда очень повезло. Папа, как опытный педагог, хорошо разбирался в людях и няню нашёл такую, какая нам и была нужна в то нелёгкое время.

Через полтора года я полностью восстановилась и духовно, и физически. Декретный отпуск заканчивался, и пора было думать о своем будущем, чтобы ни в коем случае оно не обременило моих милых стариков и устраивало бы меня во многих отношениях. Хорошо беззаботно мечтать об этом дома, в окружении близких и любящих тебя родных! А в реальной жизни каково? Если взять да самой ринуться в гущу событий тогдашней жизни, где можно было бы найти и поймать своё бродячее счастье – легко ли это! Думалось, что оно тоже меня ищет и найти пока не может. В этом я была почемуто настолько уверена, что не сомневалась в успехе. Молодая дурь, скажете? Возможно. Но такая почти фантастическая дурь приходит только к тем, кто упорно ищет, терпеливо ждёт, верит в свою удачу и находит её как награду за все твои муки и страдания.