Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

«Бляааа… это вообще, вообще…» – всем нутром простонал Степан и бесстыже уставился на незнакомку неподвижными глазами, туго соображая, что же с ним происходит. «Впиться в груди губами, что ли, пока сама не оттолкнёт, а может, чмокнуть в щёчку профсоюзным поцелуйчиком?» – в волнующем смятении подумал он, уже готовый на это, но не успел.

– Ой, мамочки-и, та тожь тебя, Степа, шукаю, ай не понимае?.. – напевным полушёпотом произнесла она и одарила его ещё более лучезарной улыбкой. Когда же она совсем близко наклонилась, Степан учуял подрагивающими ноздрями тонкий запах дорогих духов и молодого здорового тела и обострённым слухом уловил ее сдержанно доверительный шепот:

– Давненько, Степа, ты мне приглянулся, на сердце лег, пийшлы вот туточки, у кусточки, трошечки побудимо вмисты… Та поспешай, Степа! Та тожь так надо, друже! Та пойми ж ты…! Тебя же кличу…! Ой мамочки-и-и… – напевным ласковым голосом, почти шёпотом пропела она ему в лицо, при этом уверенно взяла его теплыми руками под мышки, ощущая тяжесть немощного тела Стёпки, с усилием помогая ему из коляски подняться.

Внутри у Степана, казалось, что-то екнуло, он часто заморгал белыми ресницами, судорожно перевёл дух, в стельку преданно и голодно посмотрел в ее бархатные глаза и нервно дернулся навстречу, в ее теплые объятия.

– Так оно… Стёпа! Так… ласка моя, – снова пропела она дрогнувшим голосом над самым его ухом, пытаясь приподнять из коляски.

На последнем пределе бешено колотилось у Степана сердце, кровь горячей волной ударила в лицо, пронзила ноги, все тело, и он, напрягшись о поручни жалобно скрипнувшей коляски, резким рывком выкинул из нее разгоряченные ноги. Встал, чуть качнулся и, ухватисто обняв ее за талию, неуверенно ступая, как слепой, торопливо заспешил с ней в темную прохладу вечернего парка.

Сударки, ошеломленные свершившимся у них на глазах чудом, какое-то время в онемении смолкли, потом вкрадчиво, с оглядкой зашептались и, набрав голос, заговорили наперебой:

– Господи, девки-то нынче прямо с ума посходили, ну чисто на всем деньги зарабатывают, даже на горе человека! И с таким бесстыдством с их стороны, сказать-то вслух стыдно!

Тут и вторая не сдержалась:

– Да какой уж нынче стыд, распоясались совсем, дальше некуда, а подпоясать да приструнить некому, вот и вытворяют на глазах у людей что хотят и с кем хотят. Это подумать только, подлетела к нему, как орлица, выдернула калеку из коляски, а он даже не воспротивился бедненький, как она его уперла в кусты при всем честном народе! А облапил-то ее как – одна стыдобушка! Рехнулся что ли? Ведь хворый, а туда же… Толку-то, поди…

Спустя некоторое время Степан вернулся, смеющийся и счастливый, в дружеской обнимке с Эммануилом Эрастовичем, тоже радостным и довольным. Оба взяли порожнюю коляску за спинку и, о чем-то оживленно разговаривая, покатили ее к жилому корпусу, ни на кого не обращая внимания.

На следующий день среди праздной курортной публики только и было разговоров о необычном выздоровлении Степана, как о причуде какой-то. Мнения были самые различные, порой невероятные.

Одни утверждали, что Степана врачи просто залечили, и он, сам того не понимая, «прикипел» к коляске, а как здоровый мужик элементарно истосковался по бабе, вот и закондылял за смазливой дивчиной, когда та его поманила. «Случись такое с любым из нас, так же поступил бы!» – сказал один знаток курортного выздоровления. «Да к бабке не ходи», – подтвердил другой. Прочие отвергали это и доказывали, что лечащий врач на свой страх и риск применил очень опасный для жизни метод лечения шоковой терапией, когда больной либо «откидывается», либо кум королю и сват министру, а Степке-колясочнику просто повезло.

Так-то оно так, соглашались самые опытные, но в действительности врач уговорил одну из медсестер, обаятельную во всех отношениях, проявить милосердие к его сложному больному, оказать нестандартную медицинскую услугу психологического характера по заранее оговоренному сценарию, чтобы выманить Степана из коляски. Вот он, можно сказать, и воскрес после проявленного милосердия и оказанной нестандартной услуги.

Но и Степан был хорош, сестру милосердия так и не поблагодарил, из-за своего деревенского невежества. Ему почему-то было стыдно перед ней сейчас здоровым показываться и перебороть этот угнетающий стыд, глубоко в нем засевший, так и не смог, впрочем, не особенно и пытался.

Степан не обращал никакого внимания на обидную для него болтовню. Он ликовал и летал на ногах, как на крыльях, учился ходить, пробуя их упругую силу, учился чувствовать себя полноценным мужиком. Как хорошо быть здоровым! Это и есть настоящее счастье, которого он раньше почему-то не замечал. Только удивлялся Степан, что так много всюду говорят о нем и при нем, а его вроде и не замечают, будто излеченная болезнь важнее его самого, и он тут не при чем.