Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

Рано утром, когда Васька зашел на кухню, мать, несколько раз тяжело вздохнув, обиженно высказала ему свое материнское мнение: «Девка-то вроде сердцем добрая, но шибко языкастая, тяжело тебе с ней будет, намаешься за жизнь-то». Потом немного помолчала и обиженно добавила: «Хваткая видно, как-то сумела тебя уломать, видно по ней, что женила тебя на себе – несмотря что ты бойким парнем был…» Васька обиделся, но смолчал. Мать тожеумела говорить ему правду, даже самую неприятную. Но он никогда в таких случаях не огрызался, терпел. Мать он уважал и как сын в душе ее жалел, но хоть как-то проявлять к ней жалость почему-то стыдился. С горечью понимал, что мать по-своему права, и спорить с ней в таких случаях было стыдно.

Через несколько дней Ваську сменили. Ни дома, ни на работе о Васькином позоре не знали, а его встревоженную душу всё терзало беспокойство. Когда бежал домой с вертолетной площадки, все воровато оглядывался, ждал, что кто-нибудь со спины окликнет, посмеется над его позором. Однако ничего этого не случилось. Васька удивился и, осмелев, пошел в контору и немного потолкался среди знакомых. Прочитал все приказы, объявления, инструкции и тут на доске объявлений увидел газетный разворот с заголовком, выделяющимся жирным шрифтом: «Герои зимних трасс». Васька прочитал статью и по подписи автора признал фамилию той журналистки.

Статья была хорошая, но конец статьи насторожил, и он его несколько раз подряд прочитал.

Журналистка писала: «Веками лежала нетронутой земля Сибирская, поражая нас своей необъятностью и глубиной неразгаданных тайн. Сегодня это – удивительный край, любопытная сторонка в нашем Отечестве. И даже в наши дни еще коегде сохранились девственные места, куда не ступала нога человека, кроме браконьеров, но их мало. И тут ничего не поделаешь. Видно, пока водится браконьер, его всегда будет тянуть к запретному и дармовому промыслу».

Васька задумался. Получалось, вроде о нем, а вроде и нет и вроде обо всех, потому что везде так, – и он облегченно вздохнул, будто тяжелый камень с души свалился.

Как-то незаметно подоспела последняя неделя курортного отпуска Степана Юганова в санатории «Нечаянная радость», построенном когда-то на месте порушенной церкви, а улучшения здоровья так и не наступило, наоборот, стало хуже, и слабая надежда на выздоровление совсем померкла. Ему полностью отказали ноги, он перестал ходить, даже на костылях, и его тут же усадили в инвалидную коляску, старенькую и скрипучую, в которой он и коротал теперь оставшиеся томительные дни до своего отъезда. Из-за худого поворота болезни Степан совсем упал духом, проклиная в душе, что покорно согласился, чтобы по совету лечащего врача Эммануила Эрастовича его вкололи сильнодействующее импортное лекарство, которое он к тому же купил на последние деньги, да и других лечебных процедур прошел много – и все впустую. И эта беда приключилась с ним в его молодые годы, в тридцать два, когда ему бы ещё жить, да жить играючи, шибко не запинаясь о жизненные препятствия!

Такой исход лечения удручал и беспокоил и самого врача, Эммануила Эрастовича, и теперь каждое утро тот подолгу сидел у кровати пациента, спокойно и настойчиво задавал вопросы о его личной жизни и терпеливо ждал, вернее, выпытывал ответ.

Так было и в это тихое туманное утро. «Понимаешь, дружище, – наконец, не выдержал врач, – от той дозы последнего лекарства, которое ты принял, даже обезножевшая лошадь поднимется и аллюром пойдет, а ты подломился, ну просто уму непостижимо!» Степану все это порядком надоело, он вспылил и матерно послал врача подальше. К его изумлению, тот не обиделся на его неожиданную грубость, а наоборот – ответил доброй приветливой улыбкой и только приговаривал: «Тактак, Степа, я, кажется, теперь понимаю истинную причину твоей болезни и, поверь мне, поставлю тебя на ноги, только терпения наберись».

Теперь Степан избегал людных мест, непривычно стыдился своей немощности и приладился нелюдимо просиживать все дни напролет за высокой спинкой скамейки, что находилась у входа в спальный корпус под густыми кронами деревьев. Только здесь, в запоздало тяжких раздумьях, с особой обостренной горечью осознавал теперь всю непоправимость случившейся с ним в тот морозный январский день беды.

Перегонял он тогда свой бульдозер с одного участка на другой по северной трассе строящегося нефтепровода и переезжал через таежную речку по заранее намороженной колее для переправы транспорта, едва видной из-за выпавшего ночью снега. Но из-за оплошности своего напарника, видимо, сбился с колеи и как раз на самой середине протоки неожиданно провалился со своим бульдозером на пятиметровую глубину. Трагический исход при таком случае был неизбежен. Но проявив завидное самообладание и расторопность, он все же успел рывком выскочить через заранее открытую дверку кабины и вынырнуть из мрачной бездны, в пролом, парящий туманом, где начал барахтаться в обжигающе ледяном крошеве, стараясь удержаться на плаву, и судорожно кричал от испуга, звал напарника на помощь.