Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

Начну от печки. Мой дружок по работе и охоте Коля Грибков не только был заядлым охотником, но имел ещё и свой мотоцикл марки «Урал», что в то время считалось для любого охотника завидной роскошью, почти недостижимой для большинства. Но не зря говорят, что рыбак рыбака видит издалека, а охотник охотника ещё дальше, поскольку зрение у них почти соколиное, а интуиция на грани фантастики, без чего удачливым охотником быть невозможно. Вот на почве взаимной страсти к охоте мы и подружились и теперь каждую осеннюю субботу, после работы, мчались на охоту в Саргатский район Омской области, на Шипицинские озёра, где в то время дичи ещё водилось в изобилии. Было там одно небольшое озеро, которое нам приглянулось, куда мы и направились в ту субботу. К нашему огорчению, охота в тот раз у нас не заладилась сразу, едва только мы подъехали к заветному озеру. К нашему изумлению, по всему его берегу устало бродили солдаты в замызганной грязью одежде, громко что-то кричали, а больше матерились, при этом размахивали над головой палками, и изредка пролетавшие стайки уток на озеро не садились, а улетали прочь. Охотиться на этом озере не было смысла, и мы, озадаченные, подъехали к одному из солдат, тут же подошли ещё несколько, и между нами завязался разговор, вначале не очень дружелюбный, а потом смягчился, когда мы узнали причину их пребывания здесь. Выяснили, что они здесь бродят и кричат не по своей воле, а по приказу высокого начальства, пугают уток, чтобы те не засиживались на озере, а летали по всей округе.

Далее они неохотно поделились секретом, что из Москвы прибыли два важных генерала, их на вертолёте доставили на одно из озёр Балаирского заповедника, находившегося неподалеку. А их, взвод солдат, привезли сюда на машине пугать уток, чтобы они сразу летели под выстрелы генералов. Солдаты оголодали, их кухня где-то запропастилась, как зачастую это у нас случается. По их исхудалым лицам было видно, что оголодали они основательно, их силы были на исходе, и мы дали им кое-что из своих скромных запасов, чтобы они малость утолили голод, но для них, молодых и здоровых, это было что слону дробина. Мы поехали на другое озеро, там была та же картина, но хоть встретили лейтенанта, их командира, в полевой форме, заляпанной грязью, и с пистолетом в кобуре, висевшей на животе. Вид у него был тоже крайне измождённый, не лучше, чем у подчинённых, и мы также дали ему немного съестного, чтобы поддержать силы оголодавшего командира.

Близился вечер. С серого мглистого неба начал моросить мелкий дождичек, а с западной стороны грозно наплывала чёрная мгла, не предвещавшая нам ничего хорошего. Усилился холодный ветер, а с ним и дождь, который тут же, вместе с наползавшей тучей, стеной ливня нас и накрыл. Об охоте не могло быть и речи, и мы, не сговариваясь, сели на мотоцикл и помчались в ближайшую деревушку, чтобы переночевать в тёплой избе у знакомого Николаева приятеля. О солдатах и их командире, оставшихся под бушующем ливнем у озера безо всякого укрытия, думалось с содроганием и жалостью. Но помочь мы им ничем не могли, даже если бы и захотели. Перед этим Николай меня предупредил, что едем ночевать к колхозному пастуху по имени Геннадий, который постоянно, не стесняясь посторонних, опасно матерится «в Сталина мать…», с прибавкой матерного слова, за что отсидел в лагере приличный срок, но по-прежнему в той же манере матерится и не опасается, что снова могут посадить.

Настырный он мужик, самолюбивый – сказал Николай и чуть подумав, предупредил меня: – Чтобы ты со своими вопросами к нему не приставал. Он ведь и по морде может тебе заехать, если будешь доводить его до смущения.

Я с недоумением посмотрел на приятеля, но задавать дополнительные вопросы о его знакомом под проливным дождём не стал. Не до того было.

Уже в сумерках мы с трудом доехали по размытой дождём дороге, уже раскисшей от ливня, до старого домишка, покрытого шифером, и остановились у покосившихся ворот. На наш стук лениво отозвалась дворняжка, тут же послышались шаги, и в открывшихся со скрипом воротах показался коренастый мужчина с небритой рыжей щетиной на загорелом лице, в распахнутой рубашке, не заправленной в штаны. Но даже в сумерках вечера приметно выделялись на его лице удивительно голубые глаза, чуть белёсые, брови ресницы, выгоревшие от солнца. Хозяин дома с любопытством оглядел нас с ног до головы, сперва не узнавал заляпанного грязью Николая, а потом, чуть прищурив глаза, добродушно улыбнулся, когда его узнал, и крепко пожал нам руки, насмешливо начал говорить о нас, будто оправдывался: