Анри Труайя - Рассказы

Жан Дюпон как-то странно захрипел.

— Сумасшедший! — яростно вскричал он, — разве ты забыл, что я сам хотел с ней порвать почти четыре месяца назад! Дениз лишь облегчила задачу, заговорив об этом первая. Она избавила меня от неприятного разговора. Она…

— Интересно, интересно! Почему-то ты мне об этом раньше не говорил.

— Это потому, что я человек вежливый.

— Одно другому не мешает.

— Послушай-ка, Клиш, ты должен мне поверить: вечером седьмого декабря я пошел от Дениз счастливый, как заключенный, которому удалось бежать из тюрьмы, как утопленник, которого вернули к жизни, как…

— И поэтому ты бросился под машину?

— Да не бросался я под машину! — разъярился Дюпон. — Я поскользнулся, потерял равновесие, вот и все!

Клиш мерзко улыбнулся с видом человека, которого не так легко обмануть.

— Гениально, — заявил он, — но, к сожалению, свидетели говорят совершенно обратное!

«На такое человек мог пойти только из отчаянья», — уверяют они все до единого.

Жан Дюпон был вне себя от ярости:

— Какая подлость! Какая подлость! — шипел он. — А что же Дениз? Вы же расспрашивали ее в конторе? Она же, наверное, вам все объяснила!..

— Конечно, она сказала нам, что ты слишком чувствительный и ей, очевидно, стоило обращаться с тобой осторожнее.

Лицо Жана Дюпона вспотело. Он поднес свою толстую, неуклюжую, белую, как у снежной бабы, руку к подбородку и раздвинул бинты. Он задыхался. Взгляд его помутнел и блуждал.

— Послушай, — сказал он наконец. — Скажу тебе больше: я не только не люблю больше Дениз, она мне отвратительна. Если бы ее голой поднесли мне на подносе, я бы отказался. Она неуклюжа, толста, бесцветна. У нее ужасные зубы. И утиная походка. Одевается безвкусно.

А пальцы синие, как у душительницы детей!

— Говори, говори! — ответил Клиш, ехидно улыбаясь.

Жан Дюпон в изнеможении упал головой на подушку — он был побежден.

— Знаешь, — продолжал Клиш, — твое неуместное тщеславие меня удивляет. Неужели есть что-то постыдное в такой любви к женщине, когда готов умереть, узнав, что она тебя бросила?

Жан Дюпон зажмурился, будто собирал все свои силы перед последним наступлением.

— Клиш! — прошептал он еле слышно. — Я не хочу тебя видеть. Вон отсюда. Убирайся! И больше не приходи!

Но Клиш, казалось, его не слышал. Со снисходительным видом он поправил одеяло больного.

— Ну, ну, — приговаривал он, — ты крутишься, раскрываешься, еще простудишься. Вот чудак!

— Я запрещаю тебе называть меня чудаком!

— А знаешь, наш шеф Маландрен собирался навестить тебя сегодня вечером.

— Плевал я на него! — вскричал бедняга. — Плевал я на него! Плевал я на все!

Он приподнялся на локте, но от пронзительной боли в плече снова, как подкошенный, упал на подушку. Голова закружилась, и будто сквозь туман он видел, как Клиш встал, надел пальто и шляпу с круглыми, как у гриба, полями.

Шаги удалились.

Господин Маландрен был маленьким кругленьким человечком с лицом, заплывшим желтоватым жиром, носом-картошкой и блестящими, как помойные мухи, черными глазами.

— Ну, ну! Поздравляю вас, юноша, — сказал он, усаживаясь возле кровати Жана Дюпона.

— Вы можете гордиться тем, что взбудоражили тихую жизнь нашей заводи.

— Вы слишком любезны, — ответил Жан Дюпон.

— Какое удивительное приключение! А знаете, я восторгаюсь вами!

— О Господи, да с чего же?

— Как прекрасна любовь, презирающая смерть!

— Но я не люблю и не презираю смерть!

— Друг мой, — сказал господин Маландрен, — мне уже сорок семь, но когда-то и я был молод. И скажу вам откровенно, я вас понимаю. Возможно, на вашем месте я поступил бы так же. Но только люди очень уравновешенные способны на самую безумную страсть.

Утренняя сцена утомила Жана Дюпона, но он попытался протестовать:

— Это просто несчастный случай… А не попытка самоубийства, господин Маландрен…

Господин Маландрен покровительственно, по-отцовски, улыбнулся.

— Вы славный парень, — сказал он. — И ваша скромность только делает вам честь. А знаете, я попросил господина Мурга ускорить ваше продвижение по службе…

— Спасибо, господин Маландрен, — пробормотал Жан Дюпон, — но уверяю вас…

— Дайте, я пожму вам руку, дорогой Дюпон. Мы оба натуры тонкие и понимаем друг друга с полуслова.

И господин Маландрен взял своими пухлыми пальцами огромную забинтованную руку больного.

Оставшись вновь один, Жан Дюпон принялся размышлять об этом последнем посещении. Сначала его возмутила такая романтическая трактовка каждым несчастного случая, приключившегося с ним. Конечно, Дениз Паке сейчас чуть не лопается от гордости, думая, что он пытался покончить с собой из-за нее. Конечно, она искренне согласилась на роль женщины роковой, опьяняющей, сводящей мужчин с ума. Очевидно, она сейчас гордится, говоря о нем, называет его «бедняжкой», носит поддельные драгоценности в старинной оправе, рисует шире губы кроваво-красной помадой и приклеивает длинные ресницы. Черт возьми! Он ее больше не любит, он сам хотел порвать с ней еще задолго до того, как она первая ему об этом сказала, а теперь из него сделали посмешище — любовника-неудачника! Все принимают его за жертву, какую-то надоевшую игрушку, которую капризный ребенок отфутболил ногой под радиатор.