Дёрдь Шпиро - Дьяволина Горького

Поздней я спросила его, что он сказал. Алексей рассмеялся. Он признался Роллану, что Чехов – писатель более крупный, чем он, потому что у Чехова было три тысячи женщин, а у него не больше двух тысяч; оно и понятно, ведь у Чехова еще пациентки были.

Когда они уходили, Майя шепнула мне: Роллану показалось, будто Горького заперли в клетку. Старый медведь с медным кольцом в носу. И глаза у него очень грустные. Майя недоумевала, почему он все время молчал. Ведь он – Горький, чего он может бояться?

Я ответила, что Горький думает так же, как и они.

Когда я это ему рассказала, он рассмеялся. И это спрашивает Майя! С тех пор как он почувствовал себя совершенно беспомощным, он много смеялся.

К поезду их провожал Крючков. На вокзале он сказал Роллану, что Сталин прочел и одобрил запись их беседы и вскоре ее пришлют в Вильнёв. Роллан обрадовался, но так ничего и не получил. Он писал Крючкову, Алексею и Сталину. Из них, насколько я знаю, ему ответил лишь Алексей. На статью об этой беседе у Роллана был контракт, так что его финансовые потери были существенными. Непонятно, жаловался он, зачем нужно было лгать ему.

Алексей не один год писал Майе письма, звал их в Тессели, где они смогут жить в его доме, Роллан мог бы там прекрасно работать в условиях лучших, чем у них в Вильнёве, на берегу Женевского озера. Может быть, Роллан считал Алексея наивным мечтателем, даже не подозревая, что вся эта болтовня нужна была для цензуры.

У него был проект двух книг, очень серьезный замысел, о котором он переписывался с Ролланом, – создать антологии “День мира” и “День Советского Союза”. Из нескольких тысяч газет составители должны были отобрать наиболее характерные события конкретного дня: бракосочетание миллионера, выселение безработного из квартиры и тому подобные вещи для одной книги и блестящие достижения социалистического строительства – для другой. Но при личной встрече они эти планы не обсуждали.

За год до поездки Роллан просил Алексея устроить в Советском Союзе одного венгра – писателя-коммуниста Эрвина Шинко, который в то время нищенствовал в Париже. Алексей эту просьбу выполнил, но тут же и пожалел: дескать, опять кого-то приговорил к смертной казни.

Летом за две недели мы проплыли 5700 километров по Волге и Каме на “Максиме Горьком”. На борту теплохода были только семья, мы с Магдой и охранники. Алексей иногда купался, на берегу разводили костер, жарили шашлыки. Все было как раньше, только чувствовалось, что это не настоящая, не реальная жизнь – как будто мы уже давно умерли. Алексей много времени проводил с внучками, потому что всю зиму мы прожили в Тессели, а они ходили в школу в Москве. Тимоша тоже жила в Москве, Крючков же бывал то в Москве, то в Тессели. Постоянно с нами находились только охранники и шофер Кошенков. Посетителей к нам не пускали. Приблизительно раз в два месяца наведывалась Катерина Павловна, но, побыв пару дней, уезжала обратно. В общем, ссылка с прислугой. При царе так иногда поступали с аристократами. Алексей говорил, что неподалеку от нас, близ нынешней Констанцы, жил в изгнании поэт Овидий.

Лично мне было хорошо, Алексей наконец стал моим и больше ничьим. Мне досталась развалина, в которой мне виделся иногда молодой, сильный и сокрушительный Горький. Общего между ними двумя, молодым и старым, было немного, ну разве что я сама.

Не думала я в 1902 году, когда увидала его впервые, когда в него влюбилась Мария Федоровна, что с ним будет связана вся моя жизнь. И вот, тридцать четыре года спустя, мне досталась живая мумия. Наперекор усилиям медицинских светил я удерживала его в жизни, хотя от меня зависело тоже не очень много. Иногда в Тессели присылали Левина или Плетнева. А однажды к нам завернул Сперанский, отчитался о достижениях Института экспериментальной медицины: мы близки к радикальному продлению жизни, и поможет нам в этом китайская медицина.

Алексей оживился и в тот день чувствовал себя гораздо лучше.

Весной в Тессели приезжали французский писатель Андре Мальро, Бабель и Михаил Кольцов. Разговор шел об антифашистском единстве писателей. Бабель сказал, что участие в мировой войне для СССР неизбежно. Алексей же на это: вопрос только в том, на чьей стороне мы начнем. Все согласились, что потери будут ужасными. В то время Алексей говорил, да и в письмах писал, что в протестах и международном единстве нет никакого смысла, но все-таки надо что-то предпринимать.

Они планировали создание международной “Энциклопедии XX века”, главным редактором которой должен был стать Бухарин. Алексей все еще пытался помочь ему. Мальро перед этим был у Мейерхольда, с которым познакомился в Париже. У Мейерхольда, кроме Бабеля и Кольцова, был также Пастернак, но в Тессели ехать с ними не захотел, хотя Алексей помогал и ему, даже ордер на квартиру выбил. Но как писала Зинаида Гиппиус, Горького ненавидели все, кому он когда-либо оказал помощь. И в этом немало правды.