Дёрдь Шпиро - Дьяволина Горького

Он тяжело переживал отсутствие Муры, которая в своих письмах по-прежнему льстила ему, называя его “мой единственный человек” и “единственный друг”, и продолжала “горячо обнимать”. Все знали, что, хотя она и не переехала к Уэллсу, они целыми днями не расстаются и вместе бывают на приемах. Алексей уже не надеялся снова увидеть Муру, однако послал в Лондон с Тимошей деньги, чтобы Павел мог отправиться на учебу в Америку.

Мура то говорила, что спрятала архив на какой-то даче в Эстонии, то рассказывала про сейф в берлинском банке, от которого она потеряла ключ. Она даже не особенно притворялась, что говорит правду. Кольцов при этих разговорах присутствовал и потом засвидетельствовал, что Тимоша и Катерина Павловна усердно работали над заданием.

Тимоша накупила в Лондоне столько тряпок, что пришлось брать взаймы у Уэллса; деньги по поручению Алексея Крючков перевел затем Муре.

Сам Крючков вместе с женщинами в Лондон поехать не смог. К Алексею он допускал все меньше людей, в иные дни вообще никого. Алексей сиротливо бродил по дому, девочки были в школе, дома находились только мы с Магдой да молчаливая охрана.

Организовав Союз советских писателей, Алексей сыграл свою последнюю роль. Ездить за рубеж на конгрессы он уже не мог, настолько был слаб. Убить его ничего не стоило, но его оставили, пусть подыхает сам. Иногда наведывался Сталин со своими дружками, он любил выпивать в компании, одному, видно, было скучно, жена его к тому времени уже покончила с собой, а может, ее убили по его указанию.

Из Лондона Тимоша и Катерина Павловна отправились в Сорренто, чтобы продать еще остававшиеся там вещи. Когда ликвидировали тамошнее хозяйство, герцог ди Серракаприола позволил остатки имущества складировать в какой-то пристройке. Оказалось, что во время последней поездки Максим с Крючковым разобрали не все, осталась еще кое-какая мебель, одежда, какие-то безделушки, может быть, даже книги мои, о которых никто и не вспоминал.

Мне стало ясно, что Алексей собирался вернуться в Европу и расстался с этой надеждой только теперь. Я в слезах ушла к себе в комнату. И оплакала его наперед, чтобы потом уже слезы не лить.

В конце июня в Горки приехал Ромен Роллан, французский писатель из левых. Они с Алексеем переписывались уже несколько десятилетий. Вместе с ним прибыл доктор Левин. Он встретил Роллана в Варшаве и всю дорогу заботился о его здоровье.

Роллана сопровождала жена, Майя Кудашева. Она была дочерью французской гувернантки, имя отца осталось неизвестным. Я познакомилась с ней в середине 1910-х годов через Марию Федоровну, она всегда интересовалась писателями. Говорила, бывало: меня их душа волнует, а тело – это второстепенное. Своим трепетным взглядом она беспрерывно высматривала очередную жертву и даже в кругу эксцентричных поэтесс и актрис казалась столь экзотическим существом, что мы с Марией Федоровной от души потешались над ней. Она писала стихи на французском и русском, Марина Цветаева считала ее талантливой и, как могла, поддерживала. Ее муж, некий Кудашев, погиб на войне. После революции Майя стала работать в издательстве, от имени которого переписывалась с Ролланом относительно его публикаций в Советской России. Переписка закончилась тем, что ее выпустили к Ромену Роллану и он женился на ней.

Майя начала разговор по-французски, Крючков замер в растерянности, он знал только немецкий. А Майя еще пощебетала и умолкла, ожидая, что ответит ей Алексей. Но тот молчал. Наступила неловкая тишина, Роллан сказал что-то по-французски, но Алексей продолжал безмолвствовать.

Наверное, мало кто знал, что Алексей понимал французский. Еще в Петрограде, на Кронверкском, к нему часто наведывалась симпатичная актриса французской труппы Михайловского театра Генриетта Роджерс. Я ее тоже видела. Они обычно встречались днем, когда дома никого не было, кроме Ракицкого, безвылазно сидевшего в своей конуре. И вели долгие разговоры, при этом Генриетта говорила по-французски, а Алексей по-русски. Понимал он и итальянский, хотя и не говорил на нем; принцессы самозабвенно что-то рассказывали ему, а он их слушал. А когда приходилось вести официальные разговоры, он всегда приглашал переводчика, чтобы было время обдумать, как ответить на щекотливый вопрос.

Генриетта Роджерс в то время жила в Париже, и, наверное, это она сказала Майе, что с Алексеем можно разговаривать по-французски. Наконец Майя спохватилась, повторила по-русски то, что перед этим сказала по-французски, и дальше уже переводила все как положено.