Дёрдь Шпиро - Дьяволина Горького

Так вот, в “Последних новостях” напечатали материал под названием “Горький о Ленине”. Как сообщалось в газете, 7 марта 1926 года римский корреспондент лондонской “Обсервер” беседовал с Горьким, и далее следовал перевод их беседы на русский язык. Смысл текста, сказал Алексей, такой: Ленин и правда принес в Россию надежду, и это большое дело, но он передал бразды правления невежественной, дикой, необразованной крестьянской массе, которая только теперь просыпается от зверского состояния. Воинственный оптимизм в России есть нечто большее, чем коммунизм в Европе. Большевизм в России имеет сильные психологические корни, а без корней не бывает цветов. Не будучи итальянцем, он не может почувствовать, в чем заключаются духовные корни фашизма, но он знает, что Муссолини, который своим оптимизмом и самобытностью сильно напоминает Ленина, не может быть пересажен с римского Форума в Англию или во Францию без крайне тяжелых последствий. Поэтому все, кто хотел бы копировать большевизм, фашизм или какую-то их разновидность, должны прежде всего осознать их реальное, истинное значение и не следовать их примеру.

Уж яснее не скажешь, с гордостью заявил Алексей. А несколько дней спустя газета опубликовала его опровержение, адресованное “милостивому государю Павлу Николаевичу”. И в нем Алексей писал, что с 1923 года, когда он приехал в Италию, он ни разу не бывал в Риме и жил не на Капри, как сообщает газета, а в Сорренто, с ноября же двадцать пятого года живет в Неаполе. Корреспондент “Обсервер” не посещал его ни в Сорренто, ни в Неаполе, и “политических” интервью он никогда никому не давал. И в конце приписал: “Если Вы, Павел Николаевич, сочтете уместным напечатать это письмо, я ничего не имею против. С уважением к Вам, М. Горький. Неаполь, Позиллипо, вилла Галотти”. В самом тексте он не опроверг ничего. В “Обсервер”, на который ссылаются “Последние новости”, сказал он с лукавой улыбкой, никакого интервью не было, так что вдвойне понятно, что ничего подобного он не говорил. И если советские власти захотят проверить, то он действительно жил в то время на вилле Галотти. В “Иль Сорито” оставался только Ракицкий, пока там делали дезинфекцию. Дело в том, что Тимоша заразилась от Валентины Ходасевич тифом и попала в больницу, а вся компания переселилась временно в пригород Неаполя. Алексей был уверен, что Валентина приехала с тифом не случайно, семью заразили умышленно, и чудо, что все они не перемерли. Когда он рассказывал мне об этом тифе, я сразу засомневалась: если Сталин настолько нуждался в Горьком, что непременно хотел его видеть подле себя, то зачем же ему травить семью? Но уж такая царила тогда атмосфера, что не существовало мерзости, в которую было бы невозможно поверить.

Как же не повезло ему, продолжал он описывать мне свои обстоятельства, что Гельфанд умер, когда только начал погашать свой долг.

Гельфанда я не знала. По рассказам, это был тучный и волосатый брюнет, человек отвратительный и мошенник, каких еще свет не видывал, в чем сходились все его знавшие. Он обжирался и пил в собственном дворце на Ванзее, перед смертью весил полтора центнера и был в состоянии сесть, только если под задницу ему подставляли два стула. Умер он от апоплексического удара, на его состояние по требованию наследников наложили арест, и на дальнейшие выплаты Алексей уже не рассчитывал – такого размера наследство адвокаты обычно не выпускают из своих рук.

В 1902 году Алексей на севастопольском вокзале заключил с Гельфандом соглашение о сборе поступлений от пьесы “На дне”. Мария Федоровна, узнав об этом, пришла в ярость, и оказалась права. Гельфанд жил уже под фамилией Парвус, он был в бегах и вскоре оказался в Европе. Двадцать процентов от сборов в Германии полагались Парвусу, который был одновременно и членом РСДРП, и членом германской социал-демократической партии; от остальной части четверть шла Алексею, а три четверти – в кассу большевиков.

В последующие четыре года только в Берлине пьеса шла более 500 раз, у Парвуса собралось 130 тысяч немецких марок, и он всё украл. Отправился путешествовать по Италии с какой-то барышней, которую годы спустя издали показали Алексею в одном парижском кафе. Весьма приятная была дама. “Дорогая моя, – подумал тогда Алексей, – ох, дорогая”. О растрате Алексей доложил немецким и русским социал-демократам, но Ленин этим делом заниматься не захотел. Парвус тогда был уже и германским агентом и, как говорила Мария Федоровна, в этом качестве был важнее для партии, чем потерянные социал-демократами деньги. Алексей все равно продолжал финансировать партию, так что Ленин внакладе не остался.