Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

— За шлюзом!.. Да разве они разбирают, где водится рыба, а где нет?.. Пока не наловишь да в город на базар не привезешь, то и не будет у них рыбы.

— Да сказал бы, где водится, — уже сердито проговорил Гаврило.

Перевозчик покуривал свой табак. Когда он затягивался, вспыхивал огонек и освещал круглое лицо с окаменевшими чертами.

— Им эта рыба, вроде как мне те дрова, — немного погодя откликнулся он. — И видишь и пощупать можешь, а в руки не дается!.. Вы с бабой еще торфу не копали?

— После жатвы попробуем…

— И я… Придется зимой торфом топить. Соломы в колхозе выпишут… А вот как хлеб печь… От березового полена один вкус у хлеба, торфом истопить совсем не то, что бы ни говорили, не то… И хлеб, как хлеб, и не сырой, а запах не тот… Как думаете, злодеи то были или честные люди?..

— Кто?

— Да те двое, что дрова мне продавали?

— Может, честные, но срочно наличные потребовались, вот они дешево отдавали… Всяко бывает…

— Вот-вот… жаль, по усам текло, а в рот не попало. В другой раз умнее буду… Наверное, продали все-таки они эти три куба, не может быть, чтоб не продали. — И Бычок принимался завидовать тому незнакомому «ловкачу», который оказался поумнее и порешительнее, чем он, Бычок. От злости даже плюнул…

А у Гаврилы были свои заботы. Ревматизм мучил его ноги, и дед болезненно прислушивался к ноющей боли, к внезапным уколам, то остро, то тупо впивавшимся в его тело.

— Случись в другой раз такая оказия, будьте уверены, своего не упущу, — пообещал Бычок. И умолк, решив на этот раз не прозевать, если ему вдруг подвернется подходящее дельце. Голова его кружилась от сладких мечтаний, от усталости и от выкуренного табака.

Пожелав деду спокойной ночи, Бычок возвращался в село. Вокруг на лугах приглушенно звенели комары, верещали сверчки, сытый дух земли забивал ноздри. А Бычок обдумывал тот случай с дровами и все больше убеждался, что шоферы были честные, просто им нужны были деньги на какую-то покупку, а он своим недоверием и подозрением только повредил себе… На околице села он оглядывался — из-за лугов, из ночной тьмы маяк посылал ему короткие несильные лучи.

Жена приносила Гавриле в узелке обед. Иногда кулеш, в другой раз борщ или уху, да еще краюху хлеба и молодого луку. Дед любил лук. Посыпал его зернистой солью и хрустел. Выступали слезы, но он не утирал их, а сидел так, почти ничего не видя. За жизнь жена много обедов ему сносила. И в поле, и в сад, и на баштан. Горшочек ставила в корзинку, а иногда в кошелку, а чаще обматывала платком. Была она невысокая, но крепкая. Родила десятерых, первые двое умерли еще маленькими, а остальные выросли и вышли в люди. Почти каждую неделю наведывались внуки, и она всегда берегла для них гостинцы. А если ничего не было, то или рубашонку заштопает, заплату поставит, а то просто малышу нос утрет и доброе слово шепнет. Трудно сказать, сколько этой невидной бабке лет. Частенько ей самой казалось, будто всегда она была такой старой.

Вместе с другими косцами дед докосил свой гон, потом взял пучок сухой травы, вытер лезвие косы и сел в тень под вербой. В горшке был борщ с грибами, а в макитре — вареники с вишнями, посыпанные сахаром. Дед почистил луковицу, макнул в соль и принялся жевать ее с хлебом. Он молчал, молчала и она. Так они долго сидели без слов. Солнце обжигало их лица, руки и легло на них густым загаром, солнце охапками сыпало лучи в их души, точно желая осветить изнутри, а они сидели, углубившись в тишину, которая настаивалась в них годами… Поев, дед сказал:

— Никифор на сенокос прибегал…

— Перевоз бросил?..

— Может, людей не было… Просил, чтобы с завтрашнего дня я его на лодке подменил.

— А за маяком кто смотреть будет?

— Маяк — ночью, а это днем.

— Сил твоих не хватит, что ты? За косьбу нам колхоз сена выделит, а с перевоза сена не получишь, чем корову зимой кормить станем?

— Свою усадьбу выкосим, вот и будет что на зуб положить.

— И надолго Бычок собрался?..

— Недели на две… Сын с невесткой в Донбасс позвали.

— То-то свет увидит!

— Конечно…

Бабка сложила посуду, взяла узелок и пошла в село. Косцы принялись за следующий гон. По густой и высокой траве коса шипела и энергично вздыхала. Зеленоватая кровь блестела на ней, и дед вытирал косу пучком травы перед тем, как править бруском. Солнце шевелилось на синеватом задымленном лезвии легкими живчиками. Дед размахивался шире, и трава бесшумно падала к его ногам. Стоял зной, воздух мерцал над землей. Вытянувшись журавлиным клином, косцы уходили все дальше, дальше.