Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

— Давай-ка посмотрим.

Он поправил очки и привычным движением начал ощупывать ее. По его розовому лицу прошла тень:

— Запустил ты болезнь.

Полный мужчина окинул внимательным взглядом впалую грудь паренька, его опущенные плечи, прислушался к его дыханию:

— И силикоз тоже?

— Тоже, — с улыбкой согласился паренек.

— Какой степени?

— Гриша! — обратился паренек к своему спутнику. — Какой степени? Ты меня слышишь?

Небритый смотрел в окно и не отвечал.

— Вы врач? — спросил я.

— Да.

— Гриша, давай за доктора, за его здоровье!

— Глупость какая-то! — в сердцах воскликнул доктор. — Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть!

— Абсолютная глупость, — повторил доктор, голос у него прерывался от негодования. — И все из-за проклятых денег! Зачем вам эти деньги?

Ответа не последовало. Поезд подходил к станции.

— Зачем вам эти проклятые деньги, если вы из-за них чуть ли не с младенческого возраста инвалидами становитесь? — В голосе доктора слышалось отчаяние.

— Не разбираетесь вы в таких делах, доктор, — спокойно откликнулся небритый.

— Я? Я не разбираюсь? Я двадцать пять лет лечу людей, через мои руки прошли тысячи больных…

— Не разбираетесь, — произнес паренек.

— Совсем не разбираетесь, — неожиданно для себя подтвердил и я.

Паренек раскашлялся, этот звук напоминал стук топора по доскам.

— Видимо, я и в самом деле чего-то не понимаю, — сокрушенно промолвил доктор. — И все же всему виной — проклятые деньги…

— Нет!

В этих словах мне почудился стон или лозунг. Они шли из самого сердца. Паренек немного успокоился, его глаза расширились и потемнели.

— Мы, доктор, работали не только ради денег, — тихо сказал он. — Правда, нам много платят, но дело не в деньгах.

— В чем же? — почти крикнул доктор и поднял руку с обручальным кольцом. Рука дрожала.

— Вам, доктор, этого не понять, — грустно произнес небритый. — Бай Станко собрал нас, организовал бригаду. — Сначала мы не верили ему, считали зеленым. Чтобы он командовал нами вместо Величко! Вы знаете, кто такой Величко?

Доктор пожал плечами.

— Не знаете. Величко был одержимым.

— Был одержимым, — повторил паренек.

— Никто не верил, — продолжал небритый, не отрывая глаз от доктора. — Никто не верил, что мы пробьем проклятую скалу… Девять бригад распались, никто не хотел работать там. Деньги! Да плевать я на них хотел! Когда мы пробивали туннель в этой скале, мы совсем мало зарабатывали. А работа была почти самоубийством. А когда у нас ничего не получилось со второй шахтой, пришлось все переделывать — с обратным наклоном… Помнишь, бай Станко?.. А денег у нас до этого было столько, что мы могли целый город купить!

Паренек ничего не сказал.

— Ему памятник надо поставить! — с фанатичной любовью, глядя на паренька, продолжал небритый. — Когда мы отравились газами, он один нас всех по очереди вынес! А наверху женщины с детьми такой рев учинили, что небо дрожало. И мы снова спустились в шахту, хотя умирать никому не хотелось…

Он помолчал, потом заговорил снова:

— Липова скала? Вы спрашиваете, доктор, какой степени? — У него вдруг осел голос. — Посмотрите на него, он и не любил еще, и детей у него нет, а уже тремя серьезными болезнями болен — силикозом, вибрационной и сердечной. У него больное сердце, доктор!

Доктора оглушило это сообщение. Я молчал, бессмысленным взглядом уставившись на ногти паренька.

— Его отправили на пенсию, — добавил небритый. — Теперь я везу его в Поповско, его родное село.

— Отвезешь, Гриша, и вернешься, — в голосе паренька скользнула тревога.

— Не вернусь, — буркнул небритый, глядя на пол. — Я тебя не оставлю.

— Тебе нужно вернуться, у тебя четверо детей. Кто их станет кормить?

— Я привезу их в твое село, бай Станко. Я крепкий, стану работать в земледельческом хозяйстве. Пчел с тобой заведем, попросим небольшой виноградник, у меня эти вещи получаются…

— Виноградник, а, Гриша? Ульи? — на лице паренька появилась улыбка.

Небритый выразительно посмотрел на нас с доктором. Мы вышли в коридор, встали у окна. Солнце словно обстреливало поезд лучами-стрелами. Из купе доносились возбужденные голоса. В соседнем купе строители из Трына играли в карты.

Доктор смотрел в окно. У меня пол уходил из-под ног.

— Ничего не понимаю, — сокрушенно произнес доктор.

Солнце теперь висело совсем низко над холмами.

Было просто невозможно представить, что Илию Богданова могут не впустить в варьете. Он надел костюм, повязал галстук, тщательно стер влажной тряпкой известь с ботинок. В карманах у него лежало минимум в пять раз больше денег, чем в карманах толпившихся у входа пижонов. Но швейцар пренебрежительно отмахнулся от него — мол, иди, тебе здесь не место! — и захлопнул дверь в зал у него перед носом. Илия остался в фойе.