Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

Пусть нету ее теперь на солнечной стороне, но он подождет, и, пока терпеливо топчется он здесь, Дана рядом.

Ему было приятно думать, что он покорно исполняет ее маленькую прихоть, а еще больше нравилась собственная покладистость. Вот чего, думал он, не хватало мне и Дануте последние годы — этих невинных капризов, причуд, которые нарушали бы монотонное течение наших налаженных отношений. Ведь могла бы она потребовать от меня и чего-нибудь такого, что и совершить невозможно! Но пусть только не часто…

Витаутас внутренне собрался: ведь и сейчас могла она потребовать у него невозможного. И возникла неуверенность в том, в чем он всегда был твердо уверен. Он находился на солнечной стороне, напоенной красотой и юностью, причудливые, невыполнимые требования никого здесь не удивят — только его одного. Улыбнулся. Просто так — стоял и улыбался.

«А что если Дануте уже давно мечтала назначить мне свидание на солнечной стороне?»

Поскорей бы возвращалась; он прямо спросит у нее об этом. Угадал? Нет, сначала скажет те слова, которые собирался произнести еще в самом начале прогулки, еще возле дома. Что же он ей хотел сказать и не сказал? Да, чтобы чаще смотрела вокруг такими глазами… Впрочем, не это, совсем уже не это… Отвык, не умеет говорить подобных слов. А вот Дана, вероятно, не отвыкла, твердила их про себя, когда он отправлялся гулять в одиночку. Не потому ли дрожит ее голос, пробиваясь в такие закоулки души, куда не добраться словам? Как проникновенно сказала она: «Встретимся на солнечной стороне». И чтобы не испугать его небудничностью своих слов, удрала за кефиром. Семнадцать лет назад ей, пожалуй, не надо было бы бояться, крикнула бы просто: «Встретимся на солнечной стороне!» — и все.

Солнце слепило глаза. Значит, они вновь, как семнадцать лет назад, встретятся на солнечной стороне, хотя теперь они уже не те, что были тогда, семнадцать лет назад, совсем не те, во всяком случае — он… А Дана? И она?.. Правда, нынче Дана немного странная.

«Что скажу я ей столько лет спустя?»

Ждал он недолго. Его все сильнее волновало: как бы Дана не оказалась на солнечной стороне слишком быстро, не вынурнула до тех пор, пока он не успел еще разобраться в своих смятенных мыслях, не решил, что сказать ей. Кажется, так волновался он семнадцать лет назад, но лишь тогда, когда Дануте опаздывала на свидание. Как опаздывает теперь? Она и тогда была рассеянной, но его это не сердило, ее рассеянность даже нравилась…

«Ничего, подожду…»

Ему стало радостно, что он может терпеливо ждать, пусть только светит солнце и заливает светом половину улицы.

И вот она запыхавшись перебегает дорогу, спешит к нему. Она и тогда еле дух переводила — всегда опаздывала. Правда, тогда не перекашивала на один бок ее стройную фигурку набитая сумка. Но солнце озаряет волосы, глаза, губы — как тогда…

— А ты все такая же, — глухим от волнения голосом произносит он.

Она не поняла, показалось, упрекает, стала оправдываться:

— За сахаром стояла… Разве это сложно, взвесить килограмм сахару, а продавщица…

Витаутас не позволил ей жаловаться, отобрал сумку, чего прежде никогда не делал, и посмотрел на нее теми же глазами, что и семнадцать лет назад.

— А ты все такая же. Вечно опаздываешь!

Дану испугал взволнованный голос мужа. В чем еще ее обвинят?

— Я же не одна в очереди, пойми. И в парфюмерном люди стояли, а надо было взять мыло, пасту…

Он отмахнулся от ее оправданий:

— Пойми меня, я так долго ждал…

И тут голос мужа словно обнял ее за плечи и повернул к себе — она всмотрелась в его лицо: какое же оно молодое, красивое, освещенное солнцем!

— А сколько я ждала тебя?

— Семнадцать лет!

Быстрый и послушный ответ тронул ее. Захотелось даже, чтобы он чуточку поворчал, как-никак за эти долгие годы успела она полюбить и его ворчание.

Они шагали рядом по солнечной стороне, и им казалось, что так, тоскуя друг о друге, идут они давным-давно, все семнадцать лет.

Я успел зачерпнуть из родника лишь полведра воды, как над степью пронесся истошный крик:

— Э-эй! Академик, морду набью-у-у!

Я замер. Прислушался. Вообще-то меня зовут Кемелем, но здесь прозвали «академиком». Так и есть: трактор на той стороне зловеще молчит. Тот, кто обещал набить мне морду, — это Абакир. Опять наорет на меня, изругает, а то и замахнется кулаком. Тракторов два, а я — один. И должен я доставлять для них на этой одноконной бричке и воду, и горючее, и смазку, и всякую всячину. Тракторы с каждым днем уходят все дальше и дальше от единственного на всю округу родника. Все дальше и дальше уходят они от нашего единственного на всем белом свете полевого стана, где хранится в цистерне горючее. Пробовали было перенести его, да куда там — он тоже привязан к воде. А такой вот Абакир знать ничего не хочет: «Морду набью за простой, да и только! Не затем я здесь ишачу, чтобы время терять из-за какого-то студентика-слюнтяя!»