Кто же мог предположить, что ребятишки на ночь глядя отправятся на другой конец, пусть и небольшого, города, а потом проследуют ещё дальше – минуя микрорайон «Южный» (с его двухэтажными деревянными, на три подъезда, домами), за которым на большом, расчищенном когда-то от тайги пространстве ещё выпирали из земли остатки фундаментов бывших казарм воинской части, солдаты которой охраняли «строительный контингент», возводящий у Байкала, «в начале шестидесятых», громадный комбинат, вот уже несколько десятилетий торчащий на его берегу, как чирей на лице красавицы. На стрельбище же, расположенном в некотором отдалении от казарм, у подножия гор, они и «оттачивали глаз» для меткой стрельбы…
Ведущаяся грандиозная стройка именовалась «ударной комсомольской», однако на её объектах работали, в основном, или уже расконвоированные или ещё нерасконвоированные «комсомольцы», угодившие в зону «за различные прегрешения перед государством и обществом». И теперь «искупающие свою вину честным трудом», возводя абсолютно неприемлемый в этом месте «объект», строительство которого, несмотря на многочисленные протесты учёных, было «продавлено» высшей партийной элитой во главе с тогдашним генсеком КПСС Хрущёвым. Который, если что-то взбредало ему в голову, не прислушивался уже ни к чьёму мнению. Кстати, строил этот комбинат и один ныне довольно известный поэт, угодивший, как тогда говорили, «на химию», по молодости, за драку в ресторане.
В первом часу ночи, уже в темноте, когда тёща в очередной раз капала себе в стакан с водой сердечные капли, а жена, глядя в одну точку, с туго повязанной шерстяным шарфом головой, сидела на диване в гостиной, явился Димка.
Он был чумазый и усталый.
– Где ты шлялся!? – не сдерживая раздражения, чувствительно встряхнул я его за плечи.
– На стрельбище, за «Южным», – тускло ответил он и достал из кармана штанов две карабинные гильзы, постеснявшись открыться в том, что давно уже хотел вернуться домой, но побоялся так издалека идти ночью один. Матери он мог бы сказать о своём страхе, отцу – нет.
– Ты что, не понимаешь, что всех нас чуть с ума не свёл?! – не в силах сдержать себя, спросил я, и вновь, ещё более чувствительно, встряхнул его, словно защёлкнув в нём какую-то «задвижку», потому что больше он на мои вопросы не отвечал, а только смотрел исподлобья, как маленький затравленный зверёк. И чувствовалось, что он вот-вот готов был разревется…
– Игорь, перестань, пожалуйста, его допрашивать, – тихо попросила жена. – У меня голова раскалывается. Дима, умывайся и – спать. Завтра всё расскажешь, – закончила она, обернувшись к нам.
– Есть будешь? – спросила Димку тёща, подойдя к нам, стоящим в коридоре у входной двери напротив друг друга.
– Нет, – ответил он, силясь не расплакаться, и всё ещё продолжая держать на раскрытой ладони позеленевшие гильзы, словно даря их мне.
– Ну, тогда иди спать, – снова повторила жена, вставая с дивана и направляясь в спальню.
И тут словно чёрт меня дёрнул! Я сграбастал Димку под мышку правой рукой (гильзы, выпав с лёгким звоном, покатились по полу), и выволок его из дома на крыльцо.
– Спать будешь не на кровати, а здесь, на лавке, на свежем воздухе, чтоб знал в следующий раз, как нас всех изводить!
Я опустил его на лавку, сделанную мной под навесом над крыльцом. В непогоду мы иногда сиживали тут с ним, слушая шум дождя, барабанящего по железу крыши и рассуждая о всевозможных «всякостях»…
Например, он, глядя на свою ладонь и подушечки пальцев с их неповторимым, загадочным узором, спрашивал: «Папа, а как это вот кожа на меня натянулась?»
– Не знаю, Димыч. И, думаю, мало кто знает. Ответы на многие непосредственные детские вопросы каждый даёт себе сам. Иногда – через много-много лет…
Лёжа спиной на лавке, сын покорно скрестил на груди руки и стал неотрывно, с сосредоточенно-отрешенным выражением лица смотреть в усеянное августовскими звёздами небо, распахнутое огромным чёрным крылом сразу за краем навеса.
Глядя на него, я испытывал к нему такую острую жалость и любовь, что готов был тут же обнять его и попросить прощения за свою несдержанность. За то, что злость во мне пересилила жалость. Но, видимо, вспыльчивость и упрямство, порою глупое, я унаследовал от своего деда-казака, и оба этих качества мешали мне сделать верный шаг.
К моему счастью, на крыльце появилась жена и, выразительно взглянув на меня, молча увела Димку в дом. А я, вдруг словно обессилев, присел на короткую, не больше метра, лавку и какое-то время, опустошённый, сидел, ощущая нагретость доски от Димкиного тела и гулкую пустоту внутри себя. И только летняя ночь, будто успокаивая меня, тихо гладила невидимым ветерком лицо, холодя горящие от стыда щёки.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу