Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Ему исполнилось всего тридцать шесть лет, а он был уже стариком — во всяком случае, старым настолько, что весь день ждал лишь того, когда снова уляжется спать.

Завтра, сказал он себе, завтра поищу работу. Он усмехнулся, натянул на плечи одеяло и подумал об Эльке. Ему хотелось спать с ней, но идти к ней было страшно. Он боялся, что если снова пойдет туда, то помимо его воли и без возможности изменить потом что-нибудь сложится прочная связь. А этого он не хотел, но в то же время сознавал, что все-таки пойдет к ней. Походы по барам ему надоели. Случайные женщины пугали его еще больше, а главное, вызывали у него брезгливость к самому себе.

Он снова пойдет к Эльке; когда-нибудь, видимо очень скоро, и здесь все будет решено за него, а он будет ходить к ней только потому, что уже побывал у нее день или два назад, и их связь будет лишь бесконечным продолжением одной случайной встречи. Они будут заниматься любовью в ее кровати или на матрасе за платяным шкафом, потому что уже делали это, и так будет заведено у них на ближайшую вечность. Локомотивчик игрушечной железной дороги по имени Ханс-Петер Даллов безостановочно побежит вперед и все время по кругу. Даллов так и заснул с саркастической усмешкой.

Штеммлер был немало удивлен, когда следующим вечером Даллов позвонил в его дверь. Даллов даже спросил: может, визит некстати? Штеммлер замотал головой и пригласил его в гостиную. Там он налил водки себе и Даллову. Разговор у них не клеился, так как Штеммлер боялся чем-нибудь напомнить Даллову о тюрьме.

Даллов при заминках помалкивал, не собираясь помогать собеседнику. Его забавляло это сложное, какое-то судорожное лавирование вокруг деликатной темы.

Через полчаса пришла Дорис, жена Штеммлера, и попросила мужа, чтобы тот пожелал детям «спокойной ночи». Штеммлер спросил Даллова, не хочет ли он присоединиться, чтобы взглянуть на детей — ведь младшего он еще не видел.

Даллов уже собрался было подняться с кресла, но потом вдруг отрезал:

— Нет, пожалуй. Я не хочу их видеть.

Дорис явно обиделась, поэтому он поспешил добавить:

— Не умею я обращаться с детьми.

Вечер получился мучительным для всех троих. Даллов расспрашивал Штеммлера насчет работы. Тот отвечал неохотно. Во всяком случае, так заключил Даллов из односложности ответов. Штеммлер даже заметил Даллову, мол, историкам на производстве делать нечего. На объяснение Даллова, что он не хочет больше заниматься наукой, потому и ищет другую работу, Штеммлер сказал:

— Все это глупости, Петер. Неужели вся твоя долгая учеба и прежняя работа пропадут зря?

Даллов серьезно посмотрел на него и искренне ответил:

— Я не хочу больше терять времени. У меня такое чувство, что надо торопиться. — Штеммлер с женой недоуменно уставились на него, поэтому он добавил: — Да-да, у меня такое чувство, что пора наконец повзрослеть.

— Вот именно, — подхватил Штеммлер, — как раз это я и хотел тебе посоветовать.

Его жена громко засмеялась, Даллов решил присоединиться к ней и улыбнулся.

— А у вас? — спросил он. — У вас есть что-нибудь подходящее для меня?

Штеммлер покачал головой:

— У нас тебе придется начинать с самого малого, практически с нуля. А это не лучший способ становиться взрослым.

Даллов поглядел на Дорис, пытаясь угадать, продолжает ли она обижаться на него из-за детей или нет.

— А ведь мы еще ни словом не помянули последних двух лет, — сказал он. — Неужели вас не интересует, каково у нас в тюрьмах?

Штеммлер с женой переглянулись, потом она пробормотала:

— Мы полагали, тебе неприятно касаться этой темы.

Почему-то ответ удивил Даллова, он задумался. Наконец он утвердительно кивнул и сказал:

— Мне ведь особенно нечего и рассказать. Жизнь там очень упорядоченная, только, конечно, нужно к ней привыкнуть. Впрочем, привыкаешь поразительно скоро. С другой стороны, как-никак целых два года, их из жизни не выкинешь.

— Если хочешь поговорить об этом, пожалуйста, — сказал Штеммлер, подливая водки. — Мы тебя слушаем.

— Нет, не хочу, у меня проблем с этим нет.

Даллов разозлился на самого себя, и ответ получился резковатым.

Наступила долгая пауза, а когда Даллов наконец сказал, что ему пора домой, Штеммлер лишь кивнул и тут же поднялся. Попрощались они довольно сухо.

Дома Даллов выпил на кухне еще рюмку водки, перебирая в уме друзей и знакомых. Потом он включил радио; слушая сентиментальные английские песенки, он громко подпевал их умильно-грустным припевам.