Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

Было и другое. Иногда Дэниел бормотал что-то о том, что бы он мог сделать, если бы больше работал и яснее формулировал: чаще бы публиковался, выступал на конференциях, издал книгу-другую, получил бы, наконец, должность в университете, возможно в международном. Поначалу все это было ностальгией по прошлым стремлениям, обреченным, как и полагается, на постепенное затухание, но в последнее время они скопились внутри Джинджа. Только какая-то часть жизни протекает в настоящем, и когда Джиндж стал негодовать на свое прошлое и терять надежду на будущее, он нашел этот мир непригодным для жизни. Какой смысл?

Алисон говорила впоследствии, что могла бы справиться, если бы он держался за свое чувство юмора и ценил нелепость и абсурд самой жизни. Но Дэниел перешел уже ту черту, за которой все это сделалось невозможным. Алисон старалась сочувствовать ему, бесчисленное множество раз побуждала его легче переносить жалость к самому себе, гнев и отчаяние, но постепенно все это стало ей надоедать. Надоели симптомы, а если совершенно честно, то и сам страдалец. Не способный любить ничего, он не мог любить и ее, они дрейфовали в эмоциональный тупик, понимая неизбежность происходящего, пестуя свои агонизирующие отношения, надеясь про себя, что конец не будет слишком болезненным и унизительным.

Однажды в субботу Алисон упомянула о состоянии Дэниела Ларио, который ничего бы не узнал о своей депрессии, даже если бы попал в нее, и Ларио сказал: «Если Дэниел не хочет быть несчастным, зачем ему падать духом?» — и начал рассказывать о возможном превращении работников тюремной прачечной в революционную ячейку. Завтра он собирался как раз этим заняться.

В день освобождения Ларио Алисон сказала Дэниелу, что сегодня задержится. Сначала он ничего не ответил, но вскоре завел какой-то бессмысленный разговор о ее работе, о времени, о жизни, об Эмили, как он себя чувствует и прочее, и прочее. В конце концов Алисон просто ушла. Она собиралась купить немного еды для Ларио, забрать его из «Бенмора» и отвезти домой. Это было чуть больше, чем профессиональная обязанность. Около четырех часов дня Алисон стояла у тюрьмы, ровно в четыре ворота открылись, и появился Ларио со своим старым чемоданом в руке, словно герой-любовник, возвращающийся домой с большого серого лайнера. Он подошел к машине, Алисон вышла из нее, и они обнялись. Был долгий поцелуй, слишком долгий, потом они неловко отступили. Но вот Ларио заговорил, он бросил чемодан в ноги и, размахивая руками, закричал охраннику: «Не скучай, товарищ, еще увидимся!»

Жестикуляция и нечленораздельные указания привели их к месту, где он жил. Всю дорогу он болтал без умолку.

— Сначала надо поесть. Здесь налево. И выпить. Выпить! Черт возьми! Стой! Останови здесь. Ты пьешь шампанское? Конечно пьешь. Товарищ продавец! Нам шесть бутылок шампанского. Холодного? Да ты что, полный обыватель, что ли? Холодного, как ведьмина сиська! Поехали! До следующего угла. Вот здесь. Нет. Стой! Пицца! Бог мой, я бы убил за пиццу! У меня есть деньги. Смотри. Морская начинка! Пицца с морской начинкой. Лучше две. И пепперони, [30] Сырокопченая итальянская колбаса. да? Следующая улица, теперь направо. Сюда! Налево! Рядом с сосной, видишь, с кирпичной оградой. Дом, милый дом! Это я и матушка-заступница.

Как только они вошли в кавардак жилища Ларио, Алисон поняла, что они оба — последние люди на этой земле: они пьют шампанское, едят пиццу, смеются, как она уже многие годы не смеялась, и ждут, когда ЭТО случится.

Это случилось в одну из немногих пауз, когда Ларио открывал вторую бутылку шампанского и она взглянула на часы.

— Черт! Без двадцати восемь. Мне пора домой.

Он увел ее у Дэниела одним словом:

— Зачем?

— Что?

— Зачем? Мы делаем друг друга счастливыми. Зачем тебе домой? — Ларио смотрел на нее серьезно, как будто увидел впервые, и под страхом смерти она не смогла бы придумать честного ответа. Пробка вылетела из бутылки. За три дня до своего тридцатипятилетия она еще раз подставила бокал, и шальной борец за права неимущих наполнил его до краев.

Дэниел и Ларио скорчились над радиоприемником в «пещере». В комнате темно, только неяркий свет от шкалы. Ларио настаивал на затемнении, поскольку Че Гевара в своей «Партизанской войне» [31] Программная работа Че Гевары (1928–1967) — теоретика и практика «экспорта революции». придавал этой предосторожности особое значение. Они настроились на полицейскую волну, и Ларио поставил маленький магнитофон на запись на тот случай, если возникнет что-нибудь способное продвинуть дело неимущих.