Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

Был ли случайностью или судьбой тот момент, когда мой американский приятель Ричард Бентон дал мне почитать книжку австралийского автора Питера Уэйра «The Madding of Daniel O'Hooligan», — покажет время.

Острое желание поделиться с семьей и друзьями, которые не говорят по-английски, и осознание того, что роман явно заслуживает большей аудитории, привело в результате к первой публикации русского перевода.

Кто же этот Питер, этот изобретательный рассказчик, чей многообразный и поэтический мир до сих пор неизвестен русскому читателю?

На это следует короткий ответ Уэйра по электронной почте:

«Питер Уэйр родился в Новой Зеландии, но давно уже живет в Австралии. Он работал журналистом на телевидении, в прессе, преподавал в местном университете, где и черпал вдохновение при создании многих образов своего романа. Питер был приятно удивлен предложению публикации в России — стране великой литературы, почитателем которой он был всегда. В настоящее время он живет со своей женой Рэй на небольшом острове, недалеко от Брисбэна».

Я надеюсь, что предлагаемое издание этого удивительного повествования доставит читателям немалое удовольствие.

Пользуясь случаем, хотела бы поблагодарить свою сестру Н., которая с готовностью и энтузиазмом помогала с первой редакцией, сына Федора, который поддерживал в трудные минуты, Бориса Останина, за его воодушевляющее мастерство, и, конечно, издательство «Амфора», благодаря которому книжка увидела свет.

Семье и друзьям, с радостью, посвящаю эту работу.

Дэниел О'Холиген лежал неподвижно, словно мертвец на палубе, под распластанной парусиной рухнувшего шезлонга. И лишь незадолго до того, как снизошло на него внезапное умиротворение, чувство безопасности, теплоты и благословенной укромности, он смог простить шезлонг. Хотелось забыть неловкие попытки его расставить, шквал вращающихся планок, внезапно выпростанных, чтобы боднуть его в живот и, беспомощного, подбросить к небу согласно мрачным законам рычага, а потом навалиться, как беспощадный борец, алчущий легкой победы.

Увы, опять неудача; но ведь лучше попытаться и проиграть, чем проиграть, даже не пытаясь? Он знал, что не лучше, ибо достичь без усилий поражения, как и достичь без усилий чего бы то ни было, парадоксальным образом представляло бы собой выдающийся успех. Дэниел О'Холиген задумался над идеальной неудачей, а в это время земля медленно проворачивалась сквозь очередной воскресный вечер, и, фильтруясь сквозь полосатую парусину упавшего шезлонга, солнечный свет омывал его мир яркими лучами основных цветов.

Единственное, что омрачало столь ясную и счастливую перспективу, — приглушенный гул, который проникал из внешнего мира и напоминал о том, что рано или поздно придется вновь погрузиться во вскипающие кошмары Дня открытых дверей и попытать счастья с диковатыми вкраплениями городского населения, рыскающего по кампусу.

В плотном гомонящем потоке он различал голоса своих университетских коллег, которые лжесвидетельствовали в рупоры, вознося славу степеням и дипломам «Золотого Запада». Высшее образование распродавалось в киосках, палатках и ларьках, паршой покрывших Центральную площадь. Не слишком популярный товар — точные и гуманитарные науки — находился на специальной распродаже «Только сегодня!» со вступительными требованиями, усеченными до такого уровня, на котором уже не говорят «нет». Непрерывная какофония то и дело акцентировалась отдаленными хлопками и грохотом — это кудесники прикладной науки изумляли и стращали свою оторопевшую аудиторию, демонстрируя ей напряжение, возгорание и энергию. Дэниела до сих пор не покидала надежда, что в один прекрасный День открытых дверей все университетские ученые-прикладники взлетят на воздух в результате какой-нибудь чудесной пиротехнической трагедии.

Где-то справа отвратительный хор музыкального факультета низводил беззащитный отрывок из Шуберта до такой бессмыслицы контрапункта, что звуки первых же тактов навсегда пресекали наслаждение последующими. Неподалеку от того места, где лежал Дэниел, дети, насупившись, наблюдали дурацкую пьесу, разыгрываемую сотрудниками «Золотого Запада».

Черт возьми, как он ненавидел Дни открытых дверей: восемь напряженных часов бегства от человеческих нелепостей, характерных для этого провинциального городка, для этого безлюдного края, покинутого прогрессом где-то на полпути от очаровательного местечка, которым он был когда-то, к оживленному мегаполису, которым он никогда не будет.